Есть! - Матвеева Анна

«Немеркнущим светом озарила жизнь Пьера поэтическая любовь к Наташе!» – объясняла на уроках Аида Исааковна, все еще работавшая в школе и пестующая теперь юную Сашечку Пушкину…

«История нелюбви» – отличное название для телешоу, которое Пушкин обязательно бы запустил на другом, некулинарном канале. Нелюбовные истории захватывают куда сильнее романтических – в начале у всех все происходит примерно одинаково. Об этом, наверное, и говорил Лев Толстой. Лишь потом каждый получает по заслугам – и за то, что любил, и за то, чего желал. Пушкин уважал жену Юлю и считал ее выдающейся, умной женщиной. А то, что выдающаяся женщина пилит ногти в салоне, – так это ее волевое решение и свободный выбор. Он честно считал, что все живут в своих семьях примерно так же, как он, и как жил Лев Толстой, и как сотни тысяч других мужчин жили и будут жить после него. Это, кстати, очень утешительная мысль – будто у всех в жизни все происходит почти так же, как у нас. И если в первых пятнадцати главах о героине лишь вскользь упоминается, возможно, она и в самом деле главная…

Тогда был – Пушкин запомнил – День святого Валентина. Последнее напоминание о неприятном эпизоде из позднего отрочества переродилось в дурацкий праздник, который, впрочем, широко отмечали в Юлином салоне. Пушкин забрел сюда поздно вечером – в поисках загулявшей жены, с унылым розовым бутоном, не прельстившим бы даже гражданина Кейна.

В салоне оказалось весело, как в советском ресторане, – клиентки совершенно растворились среди мастеров (именно этим словом Юля научила Аркашона называть себя и своих коллег по цеху красоты). Разве что косметолог – немолодая, но натянутая, как тетива, женщина – продолжала работу: прижав вялую блонди к стене, она заботливо спрашивала:

– Ну как они?

«О прыщах волнуется, – не сразу догадался Пушкин, – как будто это люди».

Клиентки шли к выходу с растопыренными пальцами и свежевыкрашенными, благоухающими, как чистый санузел, головами. Юли видно не было, и Пушкин двинулся дальше.

Они сидели в пустом зале, друг против друга – Юля и какая-то белая мышь в сером пиджачонке. Со стороны казалось, будто они вызывают духов, взявшись за руки, или разглядывают друг у дружки ногти – что было абсолютно уместно, но у Аркашона нехорошо засосало под ложечкой.

Мышь обернулась на шаги, Юля отдернула руки.

На самом деле, думал Пушкин, вылезая ночью из нагретой постели и шлепая в ванную, где сохла икейская занавесочка, на самом деле Юля никогда не любила мужчин. Еще в детстве мальчики раздражали ее так, как они раздражают недалеких учительниц, – крикливые, неряшливые, готовые по любому поводу драться и кричать непотребные слова, но, увы, только из таких мальчиков и вырастают впоследствии настоящие мужчины.

Мальчик, который пишет буковка к буковке и послушно пляшет на хореографии в костюме василька, – услада и радость воспитателей, но Аркашон твердо знал, что никогда не пожелает своей Сашечке такого спутника жизни. Возможно, Юле требовался именно такой, великовозрастный послушный цветок? И она нашла его на другой, женской клумбе?

Закинув ноги на стол и дожевывая зубочистку, специалист М. долго слушал Пушкина, а потом внезапно спросил:

– А что нужно вам? Новая жена или новая любовь? Потому что это совершенно разные вещи.

– Мне нужна Юля, – честно признался Аркашон и тут же сам себе поразился: зачем он сидит в этом кабинете и смотрит, как доктор М. жует зубочистку? Ясно, что надо делать! Давно ясно!

Пушкин вылетел из кабинета и помчался домой – там выходная Юля пила с  выходной Таней сливовое вино. Телефон орал в кармане, как будто свинью зарезали, но Пушкин ничего не слышал и не видел.

– Юля! – закричал он так громко и страшно, что у Таньки выскользнула из пальцев рюмка и облила сладкой гадостью ее лучшую кофту. – Юля! Где работает твоя Катя? Где она хотя бы живет?