100 великих узников - Ионина Надежда

Равелин он вынес, но долгие годы одиночного заключения в Шлиссельбурге оказались сильнее железной воли Н. П. Щедрина, и он сошел с ума. Его камера заполнилась призраками, жуткие чудовища окружили узника, мучили и терзали его. На всю тюрьму раздавались его дикие вопли и страшные крики, а в тюремном рапорте бесстрастно сообщалось, что "арестант № 3 возбужден, раздевается догола, лает по-собачьи". Болезни его не верили, и О. Гинзбург в своих "Записках" впоследствии вспоминала: "Жандармы для времяпрепровождения останавливались у его дверей и начинали всячески издеваться над ним, доходя до невероятных животных гнусностей". А узнику казалось, что к нему так часто заглядывают в камеру для того, чтобы "иссушить его умственные способности; что половина его головы уже пропала, поэтому во что бы то ни стало он должен спасти вторую половину, не давать смотреть на нее. Но сделать это очень трудно, так как за ним смотрят не простые жандармы, а "особенные", которые знают всю современную науку".

Чтобы "спасти вторую половину головы", Н. П. Щедрин мешал жандармам заглядывать в окошечко своей камеры, а это уже нарушение тюремного режима. Арестанта связывали и уносили в тюремный карцер. Затем нервная болезнь его стала усиливаться: он стал "слышать стук в подземелье" (т. е. под полом. — Н.И.) и видеть, что вся стена его камеры оплевана "в насмешку над ним" и т. д. Одалживаться у жандармов узник ничем не хотел: они приносят еду — он не станет ее есть. Они отмыкают на ночь постель — он не будет на нее ложиться: голый, голодный ляжет на холодном полу! Впрочем, иногда у Н. П. Щедрина наступали минуты просветления, и тогда он жаловался, что во время припадков жандармы избивают его. Со временем им овладела идея издавать здесь, в камере Шлиссельбурга, собственную газету "Эхо". Конечно же, назло жандармам! А на доход от нее начать новую жизнь…

Увлеченный этой идеей, Н. Щедрин стал вести себя тише: целыми днями сидел в камере и на клочках бумаги писал статьи для своей газеты, а потом "продавал" ее жандармам и другим заключенным. Тюремный врач отмечал, что "во всех его писаниях — везде самомнение, нигде и ни в чем нет сомнений и колебаний в каких-либо мнениях, везде его слова — сама истина". Занятый своими мыслями, арестант несколько лет вообще не выходил из камеры, только в последние годы стал покидать ее. В таких случаях он приделывал себе шпоры, нацеплял перья и на всех смотрел свысока. Узник считал себя великим и выдающимся человеком и воображал, что он — то "лорд", то "светлость", то "царь царей". Сообщения о болезни Н. П. Щедрина доводились до сведения императора, но все оставалось по-прежнему. И целых 15 лет тот томился в заключении, будучи душевнобольным.

В. П. Конашевич, обвиненный в убийстве, был приговорен к смертной казни, которую ему заменили на пожизненное заключение. Когда его доставили в Петропавловскую крепость, он был еще очень молод (20–21 год), обладал богатырским телосложением, исключительной физической силой и железным здоровьем. Правда, еще до суда страдал галлюцинациями и думал, что следователи хотят его загипнотизировать, чтобы все у него выведать. Потом он выздоровел и до 1889 года был вполне здоров, даже стал писать какое-то научное сочинение с целью осчастливить весь мир. Однако улучшение психического состояния узника было кратковременным. В Шлиссельбургской крепости его болезнь стала развиваться, и тюремный врач в рапорте отмечал, что "арестант № 30" постоянно жалуется на шум и беспокойство, большую часть ночи вообще проводит без сна, при этом возбуждение нервной системы доходит у него до максимума.

Из камеры В. П. Конашевич почти не выходил, к себе редко кого допускал. То он пел на всю тюрьму, то плясал, то свистел. А потом добился, чтобы ему доставили скрипку, и утверждал, что сочинил гениальную пьесу. И если бы ему позволили ее где-нибудь сыграть, особенно в Санкт-Петербурге на площади, то люди под влиянием его музыки поняли бы, что все они — братья. А, поняв это, освободили бы из этой проклятой тюрьмы всех заключенных. "А когда я буду на свободе, я устрою ряд (далее неразборчиво. — Ред.), при которых сам, без всякой помощи, построю величественный собор во имя Александра и дворец государю".

Тетради В. П. Конашевича, написанные карандашом, содержали и философские рассуждения, и практические распоряжения: