Второе восстание Спартака - Вышенков Евгений

– Ты это к чему?

– К тому,– Спартак повернулся к Марселю, – что завтра утром таких мужичков будет чуть ли не половина лагеря, а к середине дня почти все будут сидеть, обхватив голову, и ныть: «Что же мы наделали»...

– Ну и?

– Вспомни самые разные революции, бунты Стеньки Разина и Емельки Пугачева, вспомни восстание моего тезки...

– Трудно будет вспомнить, я же в ваш исторический кружок не хаживал, – хмыкнул Марсель.

– Вот и напрасно, как выясняется. А так бы знал, что нет восстания без вождя. Или, вернее, так: нет вождя – народ растеряется, придет в уныние и испужается сам себя. Ты правильно говорил. Словом, нужен тот, кто скажет: «Я знаю, что делать и как делать, я выведу вас, вам ничего другого не нужно, только идти за мной». Причем так скажет, что ему поверят.

– То есть ты имеешь в виду...

Марсель не договорил – дверь кабинета распахнулась от толчка. Зашел Горький. Те двое, что сопровождали его, остались снаружи. Все правильно – здесь собиралось совещание на высшем уровне, им здесь делать было нечего.

Горький постоял, покрутил головой, оглядывая порядком разгромленный кабинет (до того как сюда вновь вернулись Спартак с Комсомольцем, здесь успели побывать зеки), взял стул, переставил его в угол, сел. Достал кисет. Прокомментировал с ноткой уважения в голосе:

– Горько. В смысле – эвона как у вас тут всё...

Высоченный и жилистый, он в самом деле чем-то неуловимо напоминал Алексея Максимыча, разве что без усов.

Галера принес дымящийся чайник и кружки, водрузил на стол и тут же принялся разливать густо-коричневую жидкость. До кондиции полного чифирька напиток, конечно, не дотягивал, но западло было бы привередничать – давно уже ничего даже отдаленно похожего не пивали. Хорошо еще было бы для затравки серьезного разговора хватить граммов по сто водки или разбавленного спирта, да только все, что обнаружилось в лагере по этой части, уже давно влито в глотки и без остатка переварено.

– В бега подаваться надо, – сказал Геолог, дуя в кружку. – Разбежаться всем в разные стороны. И тут уж кому повезет, а кому – мимо счастья.

– Трухлявенькая идейка, если откровенно, – возразил ему Юзек. – Куда ты собираешься разбегаться? По лесам? Половина людей перемерзнет, а другая половина обратно сдаваться приковыляет.

– К железке подаваться надо! – настаивал на своем Геолог. – Пусть нашего брата развезут вагоны по стране.

– Ага, разъездишься ты! Движение на ветке перекроют – и прощай-привет твоя железка.

– Слышь, Марсель, а чего ты своих ореликов удержал? Они же небось рвались нам глотки резать? – вдруг громко спросил Горький.

– А ты сам как думаешь? – огрызнулся Марсель. – Порежем друг дружку – только вертухаям поможем, им работы меньше. Нам сейчас это нужно, да?

– Тогда объясни мне вот что. Я, наверное, чего-то пропустил. Но почему он, – Горький показал пальцем на Комсомольца, – с вами сидит как свой, как равный?

– С нами он, – сказал Марсель, присев на стол. – Без него нам лагерь было бы не взять.

Горький усмехнулся уголком рта, снял с головы ушанку, положил на подоконник, пригладил лопатой ладони короткие волосы:

– А на хрена вообще его брать было?

(Откровенно говоря, Горький всегда Спартаку нравился. Крепкий мужик, серьезный, несуетливый, не склонный к сантиментам, цельный, словно отлит из чугуна, пообщаешься с ним чуток – и сразу понимаешь, почему он у сук в такой уважухе.)

– Согласен, можно было и не брать, – Марсель тоже в свою очередь легко усмехнулся. – Но так уж вышло, не без вашего, заметь, и весьма деятельного участия... Ну ладно, не будем вспоминать, тем более неохота вспоминать о такой падле, как Мойка... Ша, забыли. Я тебе про другое скажу. Ты со своими можешь и сейчас удачно отсидеться. Ждите в бараках, когда вертухи вернутся, а там валите на нас как на мертвых. Да, кстати. Какой у тебя срок? Чирик, кажись?

– Горько, – кивнул Горький. В смысле – молодец, помнишь.

– Из него ты и года не оттянул, как я понимаю? – прямо-таки задушевно произнес Марсель. – Осталось всего ничего. Ну так пойдешь срок досиживать? Или что-то другое намерен делать в сложившемся столь печальном положении? Что-то не верится мне, будто ты горишь желанием еще десяток лет баланду хлебать, когда есть шанс рвануть к белым хлебам и водочке в розлив...

– В барак вернуться всегда успеется, – сказал Горький. – Ты вообще зачем меня звал, не просто ж потрендеть? Есть какой-то путевый план?