Мертвая хватка - Воронин Андрей

Майков выколупывал их оттуда, выдавливал пальцами и все удивлялся: как это может быть, чтобы девятимиллиметровая пуля увязла в свежей булочке? Потом пришел Простатит и все ему объяснил. «Видишь, папа, – сказал он, – у „Макарова“ пуля тупоносая, вот она и вязнет. И вообще, „Макаров“ – это не оружие, а так, пукалка для ближнего боя. Он даже бронежилет не пробивает, где ж ему булочку продырявить. И вообще, бросал бы ты это занятие, Андреич, только зря патроны тратишь. Слышишь, Андреич? Андреич! Папа, ты меня слышишь или нет?»

– Слышу, слышу, – вслух пробормотал Майков. – Отстань.

Но Простатит не отставал, все тряс его за плечи, спрашивал, слышит ли он его, и чего-то настойчиво требовал. Наконец Майков понял, что Простатит ему не снится, открыл глаза, отпихнул охранника и первым делом посмотрел на часы. Было пять семнадцать. Последний раз папа Май просыпался в такую рань лет пятнадцать назад, и он, мягко говоря, удивился.

– Ты что, брюхан, офонарел? – спросил он у Простатита. – Ты скажи спасибо, что я уже три года без ствола под подушкой сплю, а то снес бы тебе сейчас твою репу, а потом сказал бы, что так и было. Ты, в натуре, время по часам узнавать умеешь? Или тебе одному спать страшно, так ты пришел ко мне под одеяло проситься?

Простатит терпеливо дождался паузы и, когда Майков замолчал, чтобы набрать в грудь побольше воздуха, сказал:

– Хобот ушел.

Майков с шумом выпустил воздух сквозь зубы и сел в постели.

– То есть как – ушел? – спросил он.

– Так, – ответил флегматичный Простатит. – С концами. Нет его. Заступил с вечера на ворота, Рыба час назад пришел его менять, а в караулке никого.

Майков уже одевался. Его мохнатый красный с золотом халат лежал на спинке стула рядом с кроватью – папа Май любил по утрам пить кофе в халате и с газетой в руках, как это и полагается приличному, обеспеченному джентльмену, владельцу солидной фирмы и законопослушному буржуа, – но сегодня привычный порядок вещей был нарушен в самом начале, и, пройдя мимо халата в одних трусах, Майков достал из стенного шкафа спортивные брюки и натянул их на себя.

– Куда этот отморозок мог пойти? – спросил он.

– Рыба говорит, у него вечером был с собой ствол, – вместо ответа сообщил Простатит.

– Что?! – Майков замер, до половины натянув на себя футболку, потом осторожно выпростал из круглого отверстия ворота всклокоченную голову и поглядел на Простатита, как на какое-то невиданное диво. – Ствол? Вы что, суки, с ума все посходили? Я же запретил!

Простатит ничего на это не ответил, лишь пожал широченными покатыми плечами, как бы говоря: а я-то здесь при чем?

И потом, мало ли, что ты, папа, говорил…

Слева на челюсти у него багровел здоровенный кровоподтек, и, взглянув на этот бланш, Майков болезненно поморщился. Вчера утром Хоботу досталось больше всех, вся левая половина его физиономии чудовищно распухла и приобрела оттенок спелой сливы, и Майков не удивился бы, узнав, что у Хобота после того нокаута случилось небольшое сотрясение мозга.

– Куда ж его понесло с такой мордой? – растерянно спросил Майков.

Простатит опять промолчал.

– Ладно, вали отсюда, – сказал ему Майков. – Я сейчас спущусь. Дайте хоть в порядок себя привести.

Простатит ушел, боком протиснувшись в дверь. После его ухода Майков не стал приводить себя в порядок. Вместо этого он взял со стола сигареты, несколько раз нервно крутанул колесико зажигалки, закурил и стал у окна.

Дождь уже кончился, но небо все еще было затянуто тучами. На улице было совсем светло, Майков видел, как поблескивает мокрая трава газона и лоснятся разноцветные цементные плитки дорожек. По случаю дождя и раннего часа водопад был выключен, и продолговатое, не правильной формы зеркало пруда тускло блестело, как брошенный в траву лист оцинкованной жести. Мертвые – теперь уже, несомненно, мертвые – черешни торчали на пригорке, нелепо растопырив голые черные плети ветвей. Сейчас смотреть на них было вдвойне противно, слишком уж о многом они напоминали. В частности, и о том, куда мог посреди ночи уйти Хобот с разбитой физиономией и со стволом за поясом."

Да, смотреть на черешни было чертовски неприятно, но взгляд Майкова все время возвращался к ним, будто намагниченный, и думалось ему почему-то не об исчезнувшем Хоботе, а снова об этих проклятых деревьях, будь они неладны. Папа Май хмурился и озабоченно грыз фильтр сигареты, пытаясь понять, как это Букреев, солидный и, главное, по-настоящему авторитетный мужчина, мог решиться на такую мелкую пакость. Это ж, как ни крути, западло – и по нормальным, человеческим понятиям, и уж тем более по темным воровским законам. С другой стороны, конечно, блатные никого, кроме себя и себе подобных, за людей не держат, но все-таки, все-таки… Ну были бы они с Алфавитом просто соседями, тогда еще куда ни шло, но ведь они же, помимо всего прочего, еще и деловые партнеры! Вряд ли Алфавит стал бы рисковать своими – и, скорее всего, не только своими – деньгами ради столь мелочной мести. Папа Май, к примеру, не стал бы, да и никто из его знакомых не стал бы. И даже не столько из-за денег, сколько потому, что это западло. Ну, западло же, в натуре! После такого не то что охране своей в глаза – в зеркало по утрам смотреть не сможешь, со стыда сгоришь. М-да. – Но кто же тогда черешни-то загубил? Ведь бутыль с кислотой не с неба упала, принес ее кто-то, и ушел этот кто-то через забор на участок Букреева. Кто-то из его охраны? Да черт его знает… Сомнительно как-то. Это ведь подвиг не из тех, которыми можно похвастаться перед таким человеком, как Алфавит. Вот и получается, что вчера папа Май поторопился устроить скандал. Обидно, да, спору нет, до чертиков обидно, но надо было все-таки дождаться Алфавита и обсудить эту проблему с ним – спокойно, как полагается, и найти конкретного виновника и конкретное решение.