Театр теней - Гилфойл Кевин

Порой Анна Кэт и Либби могли как следует расшуметься, но Джеки их обычно не слышала — антидепрессанты в сочетании с алкоголем были лучше любой звукоизоляции. А Дэвис лежал в темноте и думал: может, ему, как ответственному родителю, следует постучаться в дверь комнаты дочери и сказать им, чтобы они угомонились? Велеть немедленно ложиться спать? Но он ни разу этого не сделал. Он слушал их смех и голоса, не разбирая, конечно, ни одного слова, поскольку спальня дочери была слишком далеко от его комнаты, но ему хватало того, что он слышал счастливые нотки в голосе дочки.

Показания Либби занимали несколько страниц, и он начал пролистывать их с конца. Он очень хорошо знал Либби и понимал, что эта девочка была хранительницей многих секретов его дочери, и поэтому ему казалось, что не стоит читать беседу с ней слишком внимательно — это было бы так же неприлично, как подслушивать. Но ведь она была близкой подругой Анны Кэт. Если Анна Кэт знала Сэма Койна, то Либби тоже должна была его знать.

Сначала Дэвис не заметил того, что искал. Наверное, потому, что высматривал фамилию «Койн». Он начал листать показания с начала, внимательнее вглядываясь в страницы.

Либби сказала: «В понедельник мы с Анной Кэт ходили в торговый центр. Во вторник она была дома, с мамой и папой. В среду мы поехали в Чикаго с Сэмом, Дэнни и его приятелем, который учится в Мэдисоне».

Вот оно. Единственное упоминание на сотню с лишним страниц. Верно ли, что речь идет о Сэме Койне? Скорее всего. Надо вспомнить, часто ли мальчиков называли именем Сэм тридцать пять лет тому назад. Нет, он не помнил. Он занимался тем, что помогал появляться на свет мальчикам, и не мог вспомнить, часто ли им давали имя Сэм. Следователь даже не попросил назвать фамилии. Как фамилия этого Сэма? Господи, Либби ведь назвала им убийцу, а им даже не пришло в голову спросить, как его фамилия! Что это за расследование? Так, времяпрепровождение. Впрочем, это для него не новость.

Дэвис задвинул оставшиеся папки в шкаф и отправился наверх, в комнату Анны Кэт. Многие годы здесь ничего не трогали. Не из сентиментальности, а просто потому, что Дэвису не хватало духу провести здесь целый день и упаковать вещи дочери. Джеки иногда заходила сюда и тихо сидела, по-своему оплакивая Анну Кэт. Когда они с Джоан поженились, она превратила эту комнату в спальню для гостей. Они это ни разу не обсуждали. Она все сделала сама, а он не возражал.

Но некоторые из вещей Анны Кэт здесь все-таки остались. На книжной полке стояли четыре школьных альбома, включая тот, который им прислали уже после ее смерти. В последнем все поля были исписаны словами скорби и восхищения, напыщенными прощальными обращениями — подросткам впервые пришлось столкнуться со смертью своей сверстницы. Еще там были цитаты из песен, много цитат, и нарисованные цветы, и даже портреты Анны Кэт, некоторые очень удачные.

Дэвис положил альбом на кровать, а сам встал на колени рядом и стал рассматривать ряд за рядом фотографии старшеклассников. Он без труда нашел среди них Сэма Койна: красивый, подтянутый, в новеньком галстуке с котом из мультика. Он был так похож на Джастина! Одно лицо, только стрижка другая. Мура пробрала дрожь. Это лицо было последнее, что видела его дочь — и это было лицо Джастина.

Койн был единственным старшеклассником по имени Сэм. В классе было три Дэнни и только один Сэм. Среди ребят на класс моложе обнаружились еще четыре Дэнни и один Сэм.

Дэвис стал рассеянно читать прощальные послания. Среди них были сентиментальные («Разлука — это все, что нам известно о рае и что нам нужно от ада»), были и жестокие («Хорошего тебе лета!»). Какая это загадочная вещь, дружба между подростками! Это сильное чувство. Простой знакомый может быть близок тебе, как возлюбленный. Каждое проявление равнодушия воспринимается как предательство. Смерть ровесника непостижима. В типографии оставили последние две страницы пустыми, но и здесь были надписи, неровные столбики слов покрывали белые листы, превращая их в лоскутное одеяло. Переворачивая толстые страницы альбома, Дэвис изучал надписи тех, кто не захотел ограничиваться одной строчкой. И вдруг он наткнулся на четверостишие — скорее всего строфу из песни — и застыл в изумлении: