Исповедь на краю - Михайлова Евгения

– Держитесь за меня.

– С удовольствием, – пробормотал тот и, коснувшись ее руки, неожиданно легко поднялся.

В это время в окне первого этажа зажегся свет, мужчина заглянул Дине в лицо:

– О! У нас появилась красавица. Я польщен и обрадован. Здесь и сейчас никто, кроме меня, не проводит вас до нашей скорбной обители. Судя по внимательному и в то же время доброжелательному взгляду, вы уже поняли, что я ваш сосед по месту жительства, а по призванию и образу жизни – алкоголик. Алкаш, как выразилась бы менее утонченная дама, чем вы. На всякий случай меня зовут Валентином. Я имею в виду крайний случай. Скажем, на дворе вьюга, зима, волки, а из двуногих существ в наличии есть только я. Все бывает, дорогая. Вот и подъезд. Значит, кто-то из нас кого-то привел. А это почти подвиг любви.

Он достаточно резво вошел в подъезд, элегантно махнув Дине на прощанье рукой. Из темноты вдруг вынырнула Шура.

– От кобели! Приставал к тебе?

– С ума сошла? Мы просто встретились у дома. А он в какой квартире живет?

– Квартиры не знаю, а только с Нелькой он живет. С буйнопомешанной. Муж это ее.

– Да ты что! Такой вроде бы веселый и добродушный, а по ночам у них просто линия фронта.

– У ней в голове фронт. А он кобелина сучий. Как все они.

– А кто еще?

– Хер их знает. Все. Наша сволочь. Нелькин козел. Олег Веркин.

– Ты ничего не путаешь? Не может быть, чтобы Олег.

– Чего мне путать. Я всех вижу, кто к кому идет. К Олегу баба два раза приходила, когда Верки дома не было. Я уж ей говорила. Один раз прямо в тот день заявилась, когда их девку того… Такая худущая, с белыми лохмами…

«Мне не нравится, когда ты исчезаешь надолго и до тебя нельзя дозвониться». – Голос Раисы был холодным и скрипучим. Это крайняя степень раздражения. За ней обычно идут мат и угрозы.

– Извини, Рая, но у меня есть свои дела. – Сандра постаралась, чтобы фраза прозвучала мирно. – А сейчас я пришла, потому что готова работать.

Раиса смерила ее выразительным взглядом. Сучка! Готова работать! Сумма прописью нужна, а на дело ей наплевать. Ей на все и всех наплевать. И как она умудряется не моргать своими маленькими темными глазками.

– Давай по делу. От пяти до десяти – на спинной мозг. Два до года – усыновление в Америку и Францию. И один здоровый, шести-семи лет, – почка. Запомнила?

– Конечно.

– С вокзалов только на самый худой конец. Себе дороже получается. Вши, глисты, гонорея и даже СПИД нашли только за последний месяц.

– Нравы ни к черту, – хмыкнула Сандра.

– Теперь: пока будешь работать, телефон не отключай. Бери аванс – пять тысяч. Слушай, а ты чем вообще занимаешься, когда тебя найти нельзя?

– Крестиком вышиваю. Когда не трахаюсь.

– Хамка ты все-таки.

– Зато детям – вторая мама. Первая ты. Ладно, Рая, не обижайся. Как-нибудь посидим, я тебе все расскажу. А сейчас побегу. До созвона.

Раиса молча проводила взглядом хрупкую фигуру в свободной песцовой шубе, маленькую аккуратную голову, заносчиво посаженную на тонкой шее, и представила себе руки Никиты, которые когда-нибудь эту шею свернут.

Александр Васильевич Масленников встретился с Диной у метро «Юго-Западная».

– Пойдем ко мне, – предложила она. – Отсюда минут десять. Кофе попьем. Борщ я на нервной почве вчера сварила.

– Это было бы прекрасно, но у меня времени мало. Нужно на кафедру ехать. С утра много вскрытий, хочется воздухом подышать. Походим, если вы не против.

Дина улыбнулась и взяла Александра Васильевича под руку.

– Изучил я дело. С осмотром, поисками орудий преступления, как всегда, схалтурили. А заключение эксперта дает возможность еще поработать. Все достаточно грамотно. Мы можем определить рост убийцы, приблизительный вес по силе ударов… Большего я пока не готов сказать, но есть взмах, характерный для женщины и характерный для мужчины. Разумеется, это был не профессиональный убийца. Первый удар в спину слабее последующих. Удары, наносимые в живот уже мертвому ребенку, – бессмысленные, раны очень глубокие, рваные и, что называется, куда попало. Это опьянение кровью, вхождение в раж, но не состояние аффекта.

– Минуточку, Александр Васильевич, мне очень важно уточнить. Вы сказали – удары мертвому ребенку. Это значит, Марина умерла сразу? Она не чувствовала боли, не мучилась?

– Да, это совершенно точно, – сказал Масленников, быстро взглянув на Дину. – Она даже не успела испугаться. Но вернемся к возможным уликам. В ранах найдены ворсинки с чужой одежды. Возможно, на убийце был шерстяной шарф… В общем, Дина, соображения есть, я подумаю, просчитаю кое-что, и мы еще поговорим.

– А что вы думаете о версиях следствия? Безумец, наркоман, садист, месть?

– У нас пока нет ничего, чтобы говорить о мотивах. Но почерк мне знаком. Я говорю не о конкретном преступнике, а о сравнимой психологии. Именно так убивают детей, упиваясь своей силой и их слабостью. Думаю, это сделал отморозок. Вам что-нибудь говорит такой термин?

– Ну, в общих чертах. Подонок. А кто еще?

– Специалисты сейчас вкладывают очень конкретный смысл в это понятие. Чаще всего – это юный возраст, слабый интеллект, возможно, глубинные поражения головного мозга, но не сумасшедший. Спрятанная до поры до времени агрессия, затем полное отсутствие тормозов, нравственных барьеров, абсолютная эмоциональная тупость – то есть неспособность к сочувствию, сопереживанию. И еще постоянное желание отомстить обществу за некую несправедливость. На днях я готовил заключение. Два десятиклассника сознательно, продуманно убили второклассника. Вроде бы тот наябедничал учительнице, что они разбили окно. Истязали его. А потом хвастались всей школе, чтоб все знали, какие они крутые. У кого-то хватило смелости рассказать родителям. Только потому их и взяли. Двое других увели из школы и убили на чердаке мальчика, больного детским церебральным параличом. Среди бела дня. Пенсионерка видела, как они его вели в дом. Так по этому факту дело не хотели заводить: мол, они отказываются, а улик нет.

– Ну и что?

– Есть еще нормальные ребята. Взяли эту мразь, извиняюсь, за яйца. В переносном, конечно, смысле. Нарисовали картину возможного будущего. Они слезы, сопли распустили, к мамам запросились, сказали, что больше не будут. Короче, признание есть, к суду все готово, и я сделаю так, чтоб они получили по максимуму, но выйдут в любом случае в расцвете сил.

– Ой, это невозможно. Я каждый день читаю о таких случаях в газетах и очень редко о том, что преступников поймали.

– Диночка, в том-то и дело. Убийц детей ловят случайно. Ну, не депутаты же они, не олигархи. Нужны такие люди, как вы с Сережей, чтоб не жалели ни жизни, ни нервов, ни денег своих. А ведь каждый разоблаченный, наказанный убийца ребенка – это тысячи спасенных детей. Потому что их убивают патологические трусы, распустившиеся из-за поголовной безнаказанности. Так что поищите во дворе, в школе… Я побежал. Созвонимся.

Дина не заметила, как дошла до дома, оказалась в квартире. Раздеваясь, она больно ударилась головой об угол полки в прихожей. И горько, навзрыд заплакала. «Вот тебе за то, что влезла в этот кошмар», – думала она, пряча в ладонях лицо, с которого Топик пытался слизать слезы.

Ваня открыл затуманенные глаза и увидел над собой лицо. «Баба Валя», – позвал он, но взгляд стал проясняться, и он понял, что рядом с ним чужая старуха. Малыш попытался спрятаться под одеяло, но костлявая рука посадила его, подоткнув под спину подушку. Он всхлипнул, и его щеки больно сдавили и сунули в рот ложку с кашей. Ваня выплюнул ее и отчаянно замотал головой. И тут случилось ужасное: старуха больно ударила его ложкой по лбу. Ваню никогда не били в доме ребенка. Мальчик закричал возмущенно, отчаянно, запрокинув белокурую головку и широко открыв розовый рот. И сразу же стал давиться кашей, которую старуха запихивала в него грубо, умело, встряхивая ребенка, чтобы проглотил. Когда каша закончилась, старуха вытерла полотенцем Ванино несчастное, измазанное, залитое слезами личико и грубо перевернула его на живот. Укол был не очень болезненным, но потрясенный ребенок сжался и закрыл глаза. Ему хотелось стать невидимым. Мальчик понял: с ним делают что-то ужасное. Он тихонько плакал в подушку, когда снотворное подействовало, и Ваня улетел в яркий, неестественный сон.

Темно-зеленый «Рено» остановился на тротуаре у высокой металлической ограды. Сандра неторопливо вышла, огляделась и закурила. Старенькое двухэтажное здание в глубине двора было похоже на детский сад. Такие же качели, песочницы, домики для игр. Но табличка отсутствовала. По информации Сандры, здесь находился дошкольный детский дом. Детей во дворе не видно. Сандра подергала калитку. Заперто. Местность казалась на удивление пустынной. Дома далеко, магазинов вообще не видать, прохожие редки. Сандра нашла место, закрытое от окон деревьями, сбросила прямо на землю шубу, высоко задрала узкую короткую юбку и без особого труда перелезла через ограду. Подошла к дому, принюхалась. Столовая здесь. Сандра прильнула к окну. Полдник или ужин уже, видимо, закончился, за неубранным столом сидят отстающие. Один малыш никак не может удержать в ложке кашу, она вся размазана вокруг тарелки и на рубашке. Другой просто не хочет ее есть, а ему не разрешают выйти из-за стола. Бледная девочка смотрит поверх тарелки с отсутствующим видом. А вот и воспитательница или няня. Что-то орет, измазанного стряхивает со стула, того, кто не хотел, кормит насильно. Сандра видит лица плачущих детей и морщится. Она этого не любит.