Кинжал Зигфрида - Солнцева Наталья

– Ты почти ничего не ел?

– Я еще сплю.

После утомительной дороги из Старой Руссы в Санкт-Петербург и короткого отдыха Матвею предстояло снова сесть за руль. Ему уже дважды звонили из конструкторского бюро по поводу спорного контракта. А Астре звонил отец, советовался насчет мебельного гарнитура.

– Мне что-нибудь посветлее, – говорила она. – Бук или… В общем, выбирай сам.

– Как там Северная столица? Жаль, еще не наступил сезон белых ночей.

Он был уверен, что дочь с будущим зятем наслаждаются красотами города на Неве. Петербург сказочно прекрасен в сумерках, когда свет фонарей окутывает дворцы и проспекты сиреневой дымкой. Под арками мостов тихо плещется вода. В садах и парках белеют античные мраморы.

– Мы уже возвращаемся, – разочаровала его Астра. – Сегодня вечером будем дома.

– Так быстро?

– Здесь сыро и дождливо, – притворно пожаловалась она. – Я подхватила насморк.

Это была правда. Весь обратный путь Астра чихала и сморкалась, нос покраснел, глаза болели. Она промочила ноги, бегая по питерским магазинам в поисках книжечки «Алтуфьево», которую они случайно обнаружили в джипе Неверова. Скорее всего, книжка не имеет никакого отношения к делу, но…

Астра не догадалась посмотреть год издания, и продавцы разводили руками. Наконец она выбрала другую книгу, где среди прочего целый раздел был посвящен усадьбе Алтуфьево.

Матвей молча вел машину. Астра устроилась на заднем сиденье и читала. Пробежав глазами первую страницу, она ахнула:

– О боже! Какая же я тупица!

– Приступ самокритики? – спросил он.

– Ты знаешь, как называется район, где расположена усадьба Алтуфьево? Лианозово!

– Ну и что?

– Фамилия профессора тоже Лианозов!

– Думаю, в Москве десятки, сотни Лианозовых.

– Последними владельцами Алтуфьева были Лианозовы, нефтепромышленники. До семнадцатого года, – вздохнула Астра. – Может быть, профессор Лианозов – какой-нибудь их дальний родственник?

– И что?

– Совпадений не бывает. Книжка про Алтуфьево неспроста заинтересовала Неверова. И пропал он в тех же местах, где и профессор.

– Профессор Лианозов не пропал, а умер, – напомнил Матвей.

– А теперь убили егеря, который первым наткнулся на его машину.

– Лычкина могли убить по другой причине.

– Но в зеркале я почему-то увидела автомобиль с открытой дверцей и мертвого водителя…

Этот аргумент обезоружил Матвея. Он больше не проронил ни слова.

К вечеру они, уставшие и недовольные результатами поездки, добрались до Москвы.

Астра стояла под душем, смывая дорожную пыль, и пыталась привести мысли в порядок. История с охотой на кабана, «Алтуфьево», умерший профессор Лианозов и убитый егерь никак не складывались в стройную и ясную картину.

– Ты скоро? – Карелин деликатно постучал в дверь ванной.

Астра вспомнила, как они вместе парились в бане Шемякиных, и улыбнулась. Натянув на мокрое тело банный халат, она прошествовала на кухню. Ее знобило, хотелось выпить горячего чая с лимоном и завалиться в постель.

Пока Матвей мылся, она уснула. Ночью у нее поднялась температура, она беспокойно ворочалась и стонала. К утру жар спал. Астра чувствовала себя разбитой, от слабости кружилась голова.

Она с трудом съела яйцо всмятку и запила молоком. Руки дрожали.

– Тебе лучше не вставать, – с сочувствием сказал Матвей.

– Мне нужно встретиться с Ледой.

– Это не горит.

У нее не было сил спорить. Глаза слипались…

Появление в сарае «беса» не понравилось Михаилу.

– Хочешь, я отвезу тебя в город? – уговаривал он Таисию. – Сниму квартиру, будешь жить одна, пока я не закончу здесь свои дела. В Камке оставаться опасно. Слыхала, что творится? Егеря убили.

– Нет, – заупрямилась она. – Уедем вместе.

С тех пор как она решила принять предложение Михаила – что стало для него полной неожиданностью, – Ангел больше не появлялся. Он не простил измены. Пусть пока только на словах, но Филофея стала невестой другого. Она затосковала. Ей не хватало слов любви. Воображаемые эротические сцены потускнели, но это не обрадовало бывшую послушницу. Ей не хватало мучительной раздвоенности, борьбы со своими желаниями.

Иногда ей казалось, что старец Авксентий рядом, нашептывает на ухо: «Грех… грех похоти, Филофея, взрастила ты в своей душе… в грехе и погрязнешь, аки в болоте!» Или то был не Авксентий, а бес! Тот самый, что прятался у сестер в сарае.

Она просыпалась в холодном поту. Кто же теперь ее искушает?

– Я не Филофея, – твердила. – Я Таисия, Тая, меня так отец называл. А мама звала Таюшкой.

– У тебя есть родители? – как-то спросил ее Михаил.

– Я ушла от них… Навсегда.

– Почему? Они плохо к тебе относились?

– Нет, что ты! Они меня очень любили. Я не хотела, чтобы они страдали.

Она замкнулась, и Михаил не стал донимать ее расспросами.

Сестры Василиса и Улита сторонились молодой женщины, словно она превратилась в прокаженную.

Таисия стоически воспринимала их отчуждение. Она расценивала свое будущее замужество как очередной обет, данный Господу во избежание еще более тяжкого греха. Лучше она отдаст мужчине тело, чем демону – душу.

Михаил никогда не думал, что найдет невесту в заброшенной деревеньке и суженую придется оспаривать чуть ли не у Бога. Он почти не имел шансов выиграть эту «дуэль», как вдруг послушница Филофея ответила на его предложение согласием.

Порой он забывал, что привело его сюда. Прежде всего – работа, обязательства, которые он взял на себя и должен был выполнить. Он увлекся собственной выдумкой, попал в им же расставленную ловушку. Хотел завести пикантную интрижку, а сам по уши влюбился в затюканную деревенскую девицу, до мозга костей пропитанную религиозными догмами, напичканную запретами, подавленную грехобоязнью, дикую и невежественную.

«Замухрышка из первобытного стойбища, – поначалу думал он. – Манеры оставляют желать лучшего, волосы потому под платком, что не мыты. Да и чем они вообще здесь моются, эти женщины? У них и мыла-то нормального нет. Баня покосилась совсем, топится по-черному. Оттуда выйдешь грязнее, чем зашел».

Он привез дамам мыло, кое-как подправил баньку. Ему милостиво разрешили попариться. Внутри было ветхо, но чисто. На темных стенах висели сухие веники. Пахло сажей, березовой корой и травами. Бочка для воды рассохлась и протекала.

– Ежели умеючи, то не вымажешься, – сурово произнесла Улита, опустив глаза и подавая ему деревянный ковш. – Гляди не угори.

Он готов был часами любоваться, как Филофея – тогда еще недоступная, строгая – доставала из колодца ведра с водой, полоскала в речке белье или возилась в огороде. Ее тонкая фигурка притягивала его, словно магнит.

Уезжая, он думал только о ней; возвращаясь, мечтал, как увидит ее. Здесь, в глуши, в руинах некогда цветущей жизни, его окружал иной мир, непривычный, грубый и наивный. Заблудший, невинный, нищий, непостижимый в своей притягательности. Здесь все подчинялось иному ритму, иному смыслу.

Чувства и мысли вырвались на свободу, понеслись, вышли из-под контроля.

Михаил вроде бы делал то, за чем приехал. Но в какой-то момент невидимая рука отобрала вожжи у возницы, и лошадей уже было не сдержать. Да и не хотелось.

Он обхаживал послушницу, как ни одну городскую барышню. Она стойко сопротивлялась его обаянию, а когда он начал отчаиваться, внезапно согласилась вступить с ним в брак.

В этом было нечто необыкновенно эротичное – взять в жены монахиню. Пусть не совсем монахиню – ведь Филофея так и не приняла постриг, да и послушание ее самовольное, без церковного благословения, – но все же чистую, целомудренную и кроткую девушку. Таисия не скрывала, что ей должно исполниться тридцать, однако уединенная и праведная жизнь сохранила ее молодость. На вид ей нельзя было дать больше двадцати пяти. Гладкое, нежное лицо с изящной линией бровей и карминными губами обещало, что тело тоже осталось свежим и упругим.

Таисия прятала себя под черным, низко надвинутым платком и просторной кофтой. Все вещи, которые носили она и сестры, были старые, поданные из милости приезжими богомольцами или брошенные туристами, рыбаками, охотниками и прочими искателями приключений, которые останавливались в Камке на ночлег.

Эта потрепанная, застиранная, чиненая-перечиненая одежонка скрывала всю молодую женщину, кроме лица и кистей рук. Михаил никогда не видел ни одной части ее тела. И новый статус жениха ничего не изменил. Однажды он поймал себя на том, что не может оторвать глаз от узкой полоски ее кожи между воротом футболки и затянутым вокруг шеи платком, и эта белая, не знающая загара полоска удивительно интимна и трогательна. Когда он не удержался и прикоснулся пальцами к ее руке, она вспыхнула, вздрогнула и отстранилась. Горячий румянец бросился ей в лицо.