Дом одиноких сердец - Михалкова Елена

Максим отстранился и взглянул на жену.

– Ты вообще больше никуда ходить не будешь, хоть с Прошей, хоть без Проши, – почти спокойно сказал он.

– Максим, но ты же понимаешь, Уденич вполне могла говорить правду! – Даша сделала круг по кухне и вернулась на табуретку. – И какой-то человек смотрел на меня из-за занавесок. А потом кто-то пытался меня догнать. Наверняка тут все связано!

– Да я почти не сомневаюсь, что связано, – кивнул Максим. – Очень может быть, что в этом последнем пристанище, или как там приют называется, в самом деле что-то нечисто. Но ты в этом участвовать не будешь. Банально, конечно, но пусть все странности и убийство Боровицкого расследует наша доблестная милиция.

Даша отвернулась к окну и какое-то время смотрела на волны желто-красных листьев в парке. А потом тихо сказала:

– Буду, Максим. Буду.

«Сковородка… – подумал Максим. – Самое лучшее, что можно придумать. Стукнуть по любимой голове, чтобы сама не мучилась и меня не мучила». Он потер виски и налил себе стакан воды из-под крана.

– В графине есть, – не оборачиваясь, заметила жена. – Не надо всякую отраву пить.

Максим отпил воды, поморщился и выплеснул воду в раковину. Собственно говоря, все дальнейшие его слова были сейчас бесполезны – он хорошо знал свою жену. В некоторых вопросах она становилась непостижимо упрямой, и пересилить ее было невозможно. Подобных ситуаций возникало всего две-три за всю их совместную жизнь, но и их хватило, чтобы Максим хорошо запомнил интонацию, с которой Даша говорила о принятом решении. Этакую немного извиняющуюся, будто ей самой неловко за то, что она не может уступить. Именно так она только что сказала: «Буду, Максим. Буду». Все. Больше темы для обсуждения у них не было.

«Разводом ей пригрозить, что ли?» – тоскливо подумал он, и тут Даша произнесла:

– Помоги мне, пожалуйста, Максим. Я без тебя не разберусь.

Максим начал смеяться.

– Ну, Дашка! – сквозь смех выдавил он. – Правду говорят: наглость – второе счастье! Ты даже не хочешь подумать о том, каково мне будет думать, что тебя угробить могут в том мерзком пансионате, но мало того – меня же еще просишь о помощи. Ну ты, мать, обнаглела!

– Максим, я всего лишь хочу выяснить, о ком писал Боровицкий в своих рассказах, – твердо сказала Даша, обернувшись к нему. – Я не собираюсь шастать по пансионату ночью. Я просто несколько раз встречусь с некоторыми стариками. Уверена, что мне хватит, чтобы понять – кто из них кто. И без Прошки я больше ходить не буду, а с ним на меня вряд ли кто-нибудь вздумает напасть. Но с твоей помощью я все сделаю гораздо быстрее, понимаешь? – Она помолчала и негромко добавила: – Пойми, я не могу бросить это дело. Не могу.

Максим уселся прямо на пол и взглянул на Дашу снизу.

– Ладно, давай подумаем вместе. Предположим, твой пансионат – какая-нибудь база перевалки наркотиков, – довольно весело заявил он. – Почему бы и нет, а? Очень популярная сейчас тема, какой канал ни включи – везде то поле конопли найдут под глухой деревушкой, то большой начальник устроит грамотный наркотрафик. Правда, хорошее объяснение! Только тогда, – продолжал он, не давая жене себя перебить, – Прошка тебя ни от чего спасти не сможет, безумная ты моя женщина! Тебя просто пристрелят в том же лесопарке, и хорошо, если мы с Олеськой сможем оплакать твой изуродованный труп. А скорее всего, и не найдем ничего.

– Максим, хватит глупости говорить, – поежилась Даша. – Нет там никаких наркотиков.

– Хорошо, пусть будет разработка нового лазерного оружия, – согласился Максим.

– Да ну тебя!

– Милая моя, ты сама себе противоречишь. То говоришь, будто в пансионате что-то не в порядке, то отказываешься верить в реальную угрозу, исходящую из него. Кстати, – нахмурился Максим, – а почему заведующая вообще пустила тебя в пансионат? Ты ведь совершенно посторонний человек…

– Я ее припугнула, – призналась Даша.

– То есть как припугнула? Чем? Пистолетом, что ли?

– Понимаешь, я вспомнила все, что Боровицкий мне рассказывал о пансионате, и намекнула: мол, если она меня не пустит, я шум подниму. Вот она и согласилась.

Максим ошарашенно смотрел на Дашу.

– Слушай, у тебя вообще есть мозги в голове, а? – наконец спросил он. – Если там действительно очень серьезное дело затеяно, то ты выбрала самый худший способ выяснить о нем.

– Серьезное, но не настолько, – покачала головой Даша. – Максим, поверь мне, пожалуйста, как только мы с тобой раскроем, кого из пациентов Боровицкий зашифровал в своих рассказах, мы поймем, кто убийца. Может быть, ребус Петра Васильевича вовсе и не имеет отношения к тому, что в пансионате что-то неладное.

– О! – поднял палец Максим. – Первую разумную мысль услышал от тебя за сегодняшний день! До нее был сплошной бред душевнобольной.

– Тогда сдашь меня в тот же пансионат, когда состарюсь, – посоветовала Даша. – Максимушка, ты мне поможешь? Я без твоих мозгов не обойдусь.

– Ладно, – сдался Максим. – Но договариваемся – если еще раз за тобой кто-нибудь погонится или просто испугает тебя, ты выходишь из игры. Договорились?

– Договорились, – кивнула Даша.

– Тогда пошли читать, что нам еще твой Боровицкий припас, возьми его нелегкая.

«Инна столкнулась с этой бабулькой в августе, когда в их доме сломался лифт. Она поднималась по лестнице и услышала над головой пыхтение и вздохи. Посмотрев вверх, Инна обнаружила то, что и следовало ожидать, – раздутые бледные ноги в синих ручьях вен и две хозяйственные сумки.

– Подождите, пожалуйста, – позвала она. – Я вам сейчас помогу.

И быстро поднялась к ногам и сумкам. Низенькая бабушка, вся красная и потная от напряжения, умоляюще смотрела на нее.

– Доченька, уж помоги, а? – выдохнула она. – Совсем сил никаких моих нет. Что ж с этим лифтом-то делается?!

Инна бодро подхватила сумки, оказавшиеся ужасно тяжелыми, и поволокла их наверх. Старушка что-то бормотала, но Инна не вслушивалась. Она обдумывала рецепт салата, которым собиралась порадовать своего Витеньку сегодня вечером.

– Доченька, пришли, – раздался голос сзади.

Затаскивая сумки в квартиру, Инна машинально отметила ее запущенность.

– Ты уж прости, милая, что так не прибрано у меня, – засуетилась старушка неизвестно отчего. Будто Инна была долгожданной гостьей.

Ее суетливость и жалкая интонация так резанули Инну, что она неожиданно сказала:

– Меня Инной зовут.

– А меня Марьей Васильевной, – ответила старушка. – Давай, доченька, ты со мной чайку попьешь, а? Я вот и печеньица купила.

Инна собиралась отказаться, потому что дома ждали уборка, и салат, и еще куча неотложных домашних дел, но взглянула на сумки, на распухшие ноги и неожиданно для самой себя согласилась.

За чаем, заваренным в большом чайнике с красными цветами и непременным золотым ободком по краю крышки, Марья Васильевна рассказала о своей немудреной жизни: муж у нее давно умер, дочь уехала в другой город и о матери последние десять лет не вспоминает.

– Поссорились мы с ней, – рассказывала Марья Васильевна, кроша по столу дешевое печенье. – Я уж и не помню почему. Мы с дочкой все время ругались. А потом она письмо прислала – мол, все, мама, хватит тебе меня воспитывать. А я что – напрашиваться буду? Да никогда!

Старушка собрала пальцами крошки и задумчиво ссыпала их в свой чай.

– Марья Васильевна, что вы делаете? – спросила Инна.

– А? Что? – удивилась та. – Так ведь чай-то несладкий! Вот посластишь – и вкусно!

Она прихлебнула чай и расплылась в улыбке. Инна пододвинула к себе сахарницу и заглянула под крышку. Аккуратно закрыла и отодвинула обратно.

– Витя, ты себе не представляешь, – рассказывала она вечером мужу, ходя по комнате. – У нее там серные головки от спичек!

– Очень даже представляю, – отозвался супруг. – Бедная, одинокая женщина, определенно начала впадать в детство. Таких стариков – тьма-тьмущая! Жалко их, конечно…

На следующей неделе Инна заходила к Марье Васильевне дважды. Сначала принесла продукты, потом привела квартиру в порядок. Старушка бегала за ней по комнаткам, причитала, благодарила и всячески мешала. Зато под конец, когда Инна стала прощаться, вынесла из комнаты фарфоровую кошечку с отбитым хвостом и торжественно сказала:

– Деточка, это тебе, на память! Я тебя, милая, еще со школы помню. Ты мне всегда нравилась.