Дом одиноких сердец - Михалкова Елена

Они поженились через три месяца после встречи.

Иван Сергеевич знал, что он открыл свою жену. Да-да, сделал самое настоящее открытие, какое можно сделать в физике или математике, например. Он сразу, с первой встречи, знал, на что способна его жена, и Машенька полностью оправдала его надежды.

Она была необыкновенно восприимчива. Все, о чем рассказывал ей Иван Сергеевич, навсегда оседало в ее кудрявой головке. И не просто оседало, а подкреплялось Машенькиными размышлениями, перемалывалось, перемешивалось и выходило наружу в виде совершенно новых мыслей, которые порой удивляли и самого Ивана Сергеевича.

– Золотце, ты у меня такая умница! – восхищался он тогда. И совершенно искренне.

Машенька действительно была умницей, только умницей, глупой от рождения. Как пустая шкатулка, которую можно наполнить в одну минуту, хотя прежде нужен ключик, чтобы ее открыть. Встретив Ивана Сергеевича, она начала умнеть на глазах, временами удивляя знакомых своими высказываниями и взглядами на жизнь. А потом поумнела настолько, что перестала удивлять – поняла, что ничего, кроме неприязни, у людей ее высказывания и взгляды не вызывают. Уж родилась дурочкой – так будь добра и помереть ею. Не разочаровывай людей.

Большинство ее коллег искренне полагало, что Машенька – хорошенькая глупышка, от которой и выдающихся достижений ждать не приходится, но и пакостей она не подстроит. Характер у Машеньки был ровный, спокойный, веселый, и как-то интуитивно все чувствовали, что Машенька – человек хороший, добрый. Она такой и была.

Все это Иван Сергеевич понял, пообщавшись с Машенькой двадцать минут на том самом дне рождения. И половину их совместной жизни он радовался бескорыстной радостью ученого, глядя, как подтверждаются его гипотезы.

А потом Машенька родила.

Произошло это совершенно неожиданно для них обоих – у Машеньки были проблемы по женской части, как она деликатно это называла. И вдруг – беременность! Хотя Иван Сергеевич никогда особенно не переживал из-за отсутствия детей, да и Машенька не заглядывала с умилением в чужие коляски, оба они обрадовались. «Поздний ребенок – избалуете», – уверенно заявляла соседка, глядя, как Машенька пыхтит-переваливается со своим животом по лестнице. «Дайте родить сначала, тетя Люба!» – смеялась в ответ Машенька.

И она родила – родила здорового, крепкого мальчишку, которого немедленно нарекли Владимиром в честь обоих дедушек сразу, а заодно и в честь Володьки Берцова. Тот уже много лет как не называл Машеньку недоразвитой, а время от времени, выпив, жаловался Ивану Сергеевичу на несложившуюся личную жизнь и на то, что не дала ему судьба шанса встретить такое же сокровище.

А сокровище растило сына, который оказался копией матери. Иван Сергеевич иногда думал, что, будь сын похож на него самого, он не смог бы любить его такой нежной, ласковой любовью. Володька был, правда, высоким худым мальчиком, но лицом – вылитая мать. Точно так же, как Машенька, он обнажал в улыбке мелкие мышьи зубки, точно так же заправлял тонкие кудрявые волосики за уши. И был настолько же восприимчив, как она. Это и оказалось проклятьем их семьи.

Машенька была человеком, старавшимся не делать другим зла, что всегда безошибочно определяли окружающие. Знания, которые она получала от любимого мужа, касались обыденной стороны жизни в ее самых обыденных проявлениях: как правильно поговорить с начальником, что сказать мастерице в парикмахерской, чтобы запомнила приятную клиентку, как лучше помочь подруге, у которой опять депрессия после ссоры с любовником… И много, много всего другого, из чего и слагается жизнь большинства людей.

А подросток Володя впитывал от окружающих то, что касалось запретных для Машеньки и Ивана Сергеевича сторон жизни. Он тянул в себя запретное, как воронка. В девятом классе он сошелся с какой-то непонятной темной компанией из соседнего двора и, к ужасу матери, был вскоре схвачен за руку при попытке вскрыть квартиру в соседнем подъезде.

– Володенька, зачем же ты это сделал? – беспомощно повторяла Машенька, когда сына вернули домой.

– Да ладно, мам, ну подумаешь! – весело и задиристо ухмылялся Володька, словно не чувствуя за собой никакой вины. – Ну, побаловались… Так ведь отпустили же нас! Все нормально, отмазались.

– Что вы сделали? – недоуменно переспросил Иван Сергеевич.

– Ну, отбрехались, – поморщился Володя. – Пап, да что вы как маленькие! Я же выкрутился – значит, все в порядке. Не беспокойтесь вы за меня!

Иван Сергеевич с изумлением смотрел на сына, словно увидел перед собой другого человека.

– Володенька… Володя, но ведь то, что ты сделал, – очень плохо! – наконец воззвала к нему Машенька. – Неужели ты сам не понимаешь?!

Володя задумчиво посмотрел на мать, потом – на отца. Первый раз Иван Сергеевич заметил, что у сына очень взрослые глаза.

– Да, мам, очень плохо, – послушно повторил он, словно не вслушиваясь в смысл произносимых слов. – Плохо, конечно. Я больше так не буду, простите, пожалуйста. Просто поиграть захотелось.

Машенька с невыразимым облегчением вздохнула и бросилась обнимать сына. Иван Сергеевич смотрел на них и изо всех сил пытался отогнать предчувствие беды. «Он же сказал, что все понял! – убеждал Иван Сергеевич сам себя. – Он же согласился с матерью!»

Володя и в самом деле согласился. Соглашался он и потом, когда мать, узнав об очередных слухах от соседей, бежала в комнату сына.

– Мам, ну что ты! – ласково обнимал ее Володя. – Ну что ты так убиваешься? Меня что, в комнату милиции забрали, что ли? Не забрали. И не заберут никогда.

– Да при чем здесь комната милиции? – плакала Машенька. – Ванечка, ты слышишь? Володя, про тебя и твоих друзей говорят, что именно вы магазин на Дерябинской обокрали!

– Ма, перестань, – чуть раздраженно отстранялся Володя. – Не забивай себе голову всякой ерундой. Главное, что я с вами, живой и здоровый.

Эта фраза стала его постоянной присказкой.

Школу Володя окончил и поступил… не в отцовский институт, а неожиданно для всех в кулинарный техникум. «Я ж готовить люблю!» – с улыбкой объяснял он знакомым, недоумевающим, зачем для поступления в кулинарный техникум нужно было заканчивать десять классов престижной школы.

«Главное, что я с вами, живой и здоровый», – улыбался он, когда отец расспрашивал о том, что он делал всю ночь. И ту же фразу повторил матери, когда она случайно вытряхнула у него из кармана маленький пакетик с серо-желтым порошком. Правда, пакетик немедленно отобрал и куда-то унес.

В конце концов Иван Сергеевич не выдержал. Его страусиной тактике пришел конец, когда Володьку забрали по подозрению в краже, но потом выпустили. Он сидел дома, потягивал горячий чай, знакомым жестом накручивая вихры светлых волос за уши, и пытался объяснить матери, что все в порядке, следователи просто ошиблись.

– Слушай, ма, ну что ты паникуешь? – с обычной улыбкой сказал сын. – Главное, что я с вами, живой и здоровый.

– Главное не это! – с закипающей яростью произнес Иван Сергеевич, чувствуя, как рушится вокруг него стена, которую он сам же и соорудил для своей защиты. – Не это главное! Главное то, что ты у нас вырос подонком, вот что главное! Вором и подонком!

– Пап, ты чего, с ума сошел?! – изумился Володька.

– Лучше б я сошел! – закричал, уже не сдерживаясь, Иван Сергеевич. – Ты что думаешь, мы с матерью дураки? Думаешь, мы не видим, чем ты занимаешься?

– Да я учусь! – с усмешкой возразил Володька, и Иван Сергеевич с размаху ударил его по лицу раскрытой ладонью.

Раздался звонкий звук пощечины, сын вскочил, опрокинув чашку, и громко грязно выругался, обжегшись горячим чаем. Опешивший от мата Иван Сергеевич сразу растерял все слова, а Машенька в наступившей тишине поднесла руки к лицу и тихо-тихо, по-детски заплакала.

Володька прожил с родителями в квартире еще полтора года – до смерти матери. Машенька умерла быстро. Врачи поставили свой диагноз – рак, но Иван Сергеевич знал, что на самом деле убивает его жену. На следующий день после похорон он собрал Володины вещи, аккуратно сложил их в сумку, выставил на лестницу и закрыл дверь.

У него больше не было ни жены, ни сына.

В кармане у Максима зазвонил телефон.

– Да? – сказал он. – Дашка, что случилось?

– Уденич умерла, – раздался в трубке далекий голос жены. – Максимушка, ты слышишь? Ирину Федотовну нашли утром мертвой.

Пару секунд Максим пытался понять, о чем идет речь. И тут до него дошло.

– Ты где? – резко спросил он.

– Я? – удивились в трубке. – К дому иду.

– Значит, так. Зайди за Олесей в школу… Нет, лучше я сам зайду! Иди домой, быстро! Проша с тобой?

– Со мной, со мной. Максим, да не беспокойся ты! Может быть, это никак не связано… в общем, ты понял с чем.

– Может, и не связано, – согласился он. – А может, связано.

Он нажал «отбой» и стал собираться. Нужно было быстро забрать Олесю…