Страшнее пистолета - Ольховская Анна

И утренняя нежность,

Возня с собакой

На заснеженном дворе.

И три цепочки следа

Дарят безмятежность,

Играя в прятки

В набегающей волне…

Что было бы,

Если бы случилось так?

Не случилось. И не случится. А лекарство поможет забыть.

Утром Лана чувствовала себя уже значительно лучше. Нет, раны еще болели, ходить было трудно, оказалось, что Шана превратила ее ноги в листочек в клеточку. Во всяком случае, порезы располагались почти так же. Некоторые оказались довольно глубокими, и хирургу пришлось наложить швы и на них. Но самой болезненной и самой опасной была рана на предплечье, нож уголовницы рассадил руку почти до самой кости.

Что же в этом всем подходило слову «лучше»? А выматывающая слабость почти исчезла. Лана уже могла самостоятельно добредать до санузла, хоть дорога и занимала пятнадцать минут вместо двух. Правда, медсестра заистерила утром, увидев бредущую уже обратно пациентку:

— Вы что, с ума сошли? Вам же нельзя еще вставать! Николай Петрович велел еще как минимум три дня соблюдать строгий постельный режим.

— Это с уткой в обнимку, что ли? — просопела Лана, дотянув себя наконец до кровати.

— Ну почему же в обнимку? — хихикнула медсестра, уже другая, Зина, видимо, сменилась. Эта была моложе и смешливей. — Верхом.

— А я не люблю верховую езду, поэтому скакать на ваших тазиках не собираюсь. Так и передайте Николаю Петровичу.

— Но вам же…

— Нам же надо отдохнуть.

— Так это я и имела в виду.

— Отдохнуть, а потом снова прогуляться. Понимаете… Как вас зовут?

— Люда.

— Так вот, Люда, лежать вонючим поленом я не собираюсь, а вот принять душ — хочу. Как это сделать, не задевая швы?

— Ой, что вы, Милана Мирославовна…

— Прекрати, мы с тобой почти ровесницы, зови меня Лана.

— Лана, я не могу вам запретить вставать, я даже готова помогать вам поначалу, пока вы не окрепнете, но что касается душа, — медсестричка упрямо сжала губы и поправила кокетливую шапочку. — Туда я вас не пущу! Швы мочить нельзя, а у вас их по всему телу нашито! Вернее, по ногам. Вы что, хотите, чтобы швы загноились, да?

— Не хочу, — примирительно улыбнулась Лана. — Хорошо, остановимся пока на прогулках, как бы парадоксально это ни звучало.

— А сейчас — ложитесь, вам надо укол сделать, а потом — под капельницу.

— Слушаю и повинуюсь.

Пока Лана лежала под капельницей, пришла и ушла мама Лена, накормив в промежутке любимую дочурку теплыми блинчиками из термоса. Передала от отца привет и обещание зайти позже.

Этого Лана как раз и ожидала. Говорить в присутствии жены Мирослав не хочет, а обсудить есть что.

И в первую очередь — как обстоят дела со всей этой провокацией. Раз она сейчас не в тюремной больнице, а в дорогой клинике, значит…

А ничего не значит толком. Хотелось бы, конечно, чтобы во всем уже разобрались, провокацию разоблачили, а виновных наказали. Но, судя по выражению глаз отца, положение по‑прежнему аховое. А ее выпустили, скорее всего, под залог.

И надо решать, что делать дальше.

Отец появился после дневного сна, ближе к вечеру. Лана успела в очередной раз посетить царство Морфея, получить несколько болючих уколов в… Внутримышечно, в общем, причем кололи в обе половинки, для симметрии. Лежать теперь было не очень комфортно.

Но в целом состояние улучшалось почти стремительно. Почти — потому что Лана вовсе не относилась к суперниндзя, способным излечивать себя усилием мысли и чистить ауру от ментальной грязи с помощью созерцания пупка.

А Лана, сколько ни смотрела на симпатичную ямочку в центре гладкого живота, никакой лазейки в астрал там не нашла.

Поэтому и выздоравливала лишь благодаря заботам медицины и стремлению молодого организма к исходному состоянию. Состоянию стояния на ногах, причем уверенного стояния, а не соревнования в скорости с улиткой.

Организм старался, медицина — тоже, и к моменту визита Мирослава Здравковича на лице его дочери появился даже легкий оттенок розового, слегка потеснив мучнистую бледность.

— Привет, солнышко! — искренне обрадовался отец, целуя впалую щеку. — Ты сегодня гораздо больше похожа на Лану Красич, чем вчерашняя куколка моли.

— Добрый ты у меня, папуля, а еще — чуткий, — улыбнулась Лана. — Всегда найдешь нужные слова, дабы поддержать болящего, вселить в него оптимизм.

— Ну вот еще! — Мирослав выложил в холодильник фрукты, в тумбочку — сок, затем удобно устроился на стуле, придвинув его вплотную к кровати. — Не собираюсь я в тебя ничего вселять. Или ты тоже решила тайского похудального глиста проглотить? Так вроде лишнего веса у тебя никогда не наблюдалось, а сейчас — особенно. Тебе мамины блины с оладушками надо тоннами поглощать, а не вселять в себя черт знает что.

— Ладно, пап, давай по сути, — Лана вцепилась в теплую ладонь отца, словно в детстве — в любимого плюшевого бельчонка Тинтюшку. — Я вчера нахохмилась, мамулю отвлекая, еле дождалась, когда смогу с тобой обсудить сложившуюся ситуацию. Давай, рассказывай о делах наших скорбных.

— Нет уж, родная, — папина ладонь нежно сжалась, — сначала ты поведай старику, что произошло в этом чертовом СИЗО? Почему тебе пришлось делать срочное переливание крови прямо там, в тюремной больнице? Хорошо, что в камере нашлась женщина с точно такой же группой крови, как у тебя…

— Кто?! — от предположения, что ей могли влить гнилую кровь Шаны или ее подружек сердце вдруг затрепыхалось с бешеной скоростью, вызвав истерический писк аппаратуры.

Отец растерянно посмотрела на беснующуюся кривулину на мониторе, затем вскочил и метнулся к двери. Но в палату уже вбежала медсестра, а за ней — доктор.

Не тратя времени на расспросы, Николай Петрович что‑то коротко приказал медсестре, та зашуршала упаковкой одноразового шприца, прощально звякнула вскрытая ампула, и в многострадальную вену девушки полилось очередное лекарство.

Только когда писк аппаратуры снова стал размеренным и спокойным, доктор повернулся к Красичу‑старшему и укоризненно покачал головой:

— Ай‑яй‑яй, Мирослав Здравкович, вы же обещали мне, что не будете волновать дочь!

— Да я, собственно, еще и не начинал, — виновато пожал плечами отец. — Упомянул всего лишь, что ей перелили кровь в тюремном изоляторе.

— Это правда? — Николай Петрович недоверчиво посмотрел на пациентку. — Столь бурная реакция вызвана…

— Папа! — да, перебивать невежливо, тем более старших по званию, но она должна знать — чья кровь течет теперь в ее венах. — Ты мне так и не ответил!

— Доча, да откуда же я знаю! — Отец никак не мог понять, что волнует его малышку. И от этого начинал злиться. — Мне, знаешь ли, немного не до того было, когда я узнал…

Он замолчал и отвернулся, пряча блеснувшие в глазах слезы.

— Папочка, я потом тебе все объясню, хорошо? Но поверь — это для меня очень важно. Очень.

— Хорошо, я попробую уточнить, — Мирослав вытащил мобильный телефон и вышел из палаты.

— Ну, как вы себя чувствуете? — доктор присел на стул и озабоченно всмотрелся в бледное лицо подопечной. — Аппаратура фиксирует сильное напряжение, у вас подскочило давление. Придется, видимо, посещения запретить.

— Пожалуйста, не надо! — взмолилась Лана. — Я от неизвестности совсем с ума сойду! Поймите, я не в той ситуации, чтобы лежать овощем и наслаждаться простыми радостями бытия, у меня проблемы, серьезные проблемы. И я в любом случае должна с ними разобраться, даже если для этого придется выписаться досрочно.

— Понятно, — Николай Петрович отвернулся и пару секунд смотрел в окно. — Ну что же…

Договорить он не успел, вернулся Красич:

— Я не знаю, говорит ли тебе что‑нибудь фамилия Ким, но кровь тебе дала она. Надежда Валерьевна Ким. Мне еще называли номер статьи УК, по которой она проходит, но в этом лучше разбирается Подвойский. Кстати, заодно узнал, есть ли еще пострадавшие в той, как ты говоришь, разборке. И вот какая странная история — в тюремном изоляторе лежит женщина, Сидорчук Мария Петровна, с тяжелым ожогом серной кислотой. У бедняги практически нет кожи на голове, и ее собираются переводить в ожоговый центр, оборудования тюремной больницы не достаточно. А в штрафном изоляторе находится Шаныгина Зинаида Семеновна, у нее тоже имеются телесные повреждения, но их сочли недостаточно тяжелыми для помещения в медпункт. Так, несколько выбитых зубов, многочисленные синяки, ссадина на голове, перелом челюсти — пустяки, в общем.

— Не слабые пустяки, — хмыкнул доктор, с любопытством глядя на Лану. — Прямо боевик какой‑то! Ничего себе разборочки в женской камере СИЗО! И откуда там взялась серная кислота, причем, если судить по травмам, — концентрированная?