Те же и Скунс - Милкова Елена

– Сергей Михайлович!.. Готово, – окликнул Паша две или три минуты спустя. Принципал не отозвался, и телохранитель высунулся из-за машины: – Сергей Ми…

Петрухин сидел у мокрого парапета, привалившись головой и плечом к гранитному столбику. Его глаза были открыты и смотрели прямо перед собой, но то, что они видели, уже не принадлежало этому миру, а гримаса изумления и боли постепенно разглаживалась на лице, сменяясь маской полного безразличия к земным делам. Ахнувший Паша чудом не погиб от влетевшей в рот зубочистки и бросился к Петрухину, окликая его по имени и отчаянно надеясь, что самого страшного всё-таки не случилось и принципалу ещё не поздно помочь. Надеялся он зря. Палец, поспешно прижатый к сонной артерии, уловил слабые трепыхания очень частого пульса. Пока охранник пытался что-то собразить, трепыхания стали угасать и скоро прекратились совсем. Тогда Паша рассмотрел на светлом плаще бизнесмена, справа на боку, маленькое тёмное пятнышко. Позже из мёртвого тела вынут длинный трёхгранный стилет без рукояти, из тех, что, по циничному выражению старшего парамедика, «одним пальцем в человека можно задвинуть». Вот, стало быть, и задвинули. Некто затерялся в стайке туристов и вместе с ними прошёл за спиной у Петрухина, очень профессионально прекратив его дни на земле. Директор-распорядитель сразу потерял сознание и в минуты истёк кровью из внутренних сосудов, хирургически точно рассечённых стилетом. Туристов отыщут, но уверенно припомнить постороннего человека ни один из них не сумеет. То ли был он, то ли его вовсе и не было…

У Паши хватило самообладания извлечь из кармана убитого сотовый телефон и вызвать на место происшествия милицию и «скорую помощь». Когда прибыли те и другие, дождик уже не моросил, а лил как следует. Паша стоял над телом Петрухина, прикрывая его растянутым в руках пиджаком, и, кажется, плакал. Если бы ещё раз, он всё сделал бы правильно. Сообразил бы, что проколотое колесо в равной степени может быть выходкой малолетнего хулигана и предварительным шагом киллера, расставляющего декорации для убийства. Надо было немедленно тащить Петрухина назад в ресторан, да не просто в зал, а прямиком в директорский кабинет. И уж там думать, как вывозить его в офис или домой. И если бы тот не послушался и всё-таки вынудил Пашу менять колесо – хоть умри, а удержать его при себе и ни в коем разе не отпускать за машину. И самое первое и главное: ни за какие деньги не надо было соглашаться охранять его в одиночку…

Паша знал, что другого раза не будет. Потеря принципала – это конец. Профессиональная смерть.

Лёня, дергунковский сожитель, объявился под вечер, когда мужское население квартиры засело по комнатам ужинать либо обедать, а на кухне происходило полноценное дознание – чьи именно пельмени насмерть прикипели к плите. Таня принимала в дознании самое живое участие. На сей раз пельмени были её, но сознаваться она не собиралась ни под каким видом: чьи пригорели тогда, небось ведь не вымыли, и она не станет. Ещё не хватало!

Крик – оружие проверенное. Оля Борисова, тётя Фира и Патя Сагитова вскоре удрали к себе, причём каждая наверняка решила попозже вечером вернуться на кухню с тряпкой и от греха подальше вымыть чёртову плиту, чтобы только больше не было шума. Пока же возле неё оставалась непримиримая оппозиция – Таня Дергункова и Витя Новомосковских, и обе самозабвенно орали. Не друг на дружку, а «в целом», уже как бы согласившись, что виновного следует искать среди дезертиров с поля сражения. Вот тут-то Лёня и позвонил в дверь.

Он ещё ничего не знал о тяжком ударе, постигшем их маленький бизнес, и тащил новую партию бутылок, предвкушая прибыльный труд. Таня трагически продемонстрировала ему комнату, в которой, несмотря на открытое весь день окно, спички зажигать было опасно.

– Снизу приходи-и-и-ли… – всхлипывала она. – Говорили, ремонт только что сделали-и-и…

Лёня схватил орудие преступления – квадратную бутыль индийского производства – и ринулся вершить месть. Однажды он мельком видел «жидовкиного» постояльца. Это не Тарас Кораблёв. И не Магомет Сагитов, которого Лёня считал чеченцем и по этой причине связываться с ним однозначно не стал бы.

Они с Таней собирались вызвать тётю Фиру из комнаты и потребовать квартиранта, но на гулкое буханье кулаками в дверь тот вышел сам. Лёня такого поворота не ожидал и оттого на миг растерялся. Этот миг всё и решил.

Алексей Снегирёв стоял на пороге комнаты, гладя сидевшего на руках кота, и смотрел Лёне в глаза. Лёня, конечно, понятия не имел о тысяче мелочей, формирующих взгляд специально подготовленного профессионала. Обо всех этих наклонах оптических осей, положениях головы и углах раскрытия век. Дергунковский сожитель понял только одно, зато самое главное. А именно: ловить тут нечего. Ну, кокнули бутылку со спиртом, туда ей и дорога. Похуже вещи с человеком могут случиться.

– Это, – всё же сказал он. – Ты это… Таньку не трогай…

– Да ни в коем случае, – торжественно пообещал Снегирёв.

– Скунс! – безапелляционно заявила Пиновская, швыряя на стол пачку фотографий, сделанных возле «Диаманта», и ещё тёплую распечатку свидетельских показаний, только что выданную принтером. – Наконец-то проявился, голубчик!

– Уж так прямо Скунс, – пожевал губами Дубинин. – Не давайте себе увлекаться, Мариночка.

– Почерк, – уверенно сказала Пиновская.

– Почерк? У Скунса?.. Ой, не смешите меня…

– Хорошо, назовём это стилем. Классом. Согласитесь, убийство жестокое и вызывающе дерзкое. Среди бела дня вот так подойти к жертве вплотную, оформить ей ножичек в потроха и испариться, это…

– Это здорово смахивает на последнее и весьма, я бы сказал, убедительное предупреждение…

– Кому?

– Да хоть компаньонам усопшего. Но с какого потолка вы взяли, дорогая моя, что именно Скунс?

– То есть вы, Осаф Александрович, ждёте, чтобы он свою визитную карточку где-нибудь приколол? Порезался собственным ножичком и специально для вас всё закапал кровью с какой-нибудь весьма редкой болезнью?..

– Тихо, тихо, – вмешался Плещеев, останавливая коллег. Потом задумчиво проговорил: – Ведь он и к нам обращался, этот мой тёзка. Не глянулись ему, понимаешь, ребята… Живой был бы сейчас…

– А ты уверен, Серёженька? – тихо спросила Пиновская.

– Не уверен, – вздохнул Сергей Петрович. – Но шансов было бы больше.

Дубинин снял очки и потёр ладонями лицо. От этого его голос прозвучал невнятно:

– Между нами, девочками, святой жизни, говорят, был покойник…

– Осаф Александрович! – строго сказал Плещеев. – Если вы имеете в виду, что наёмный убийца, коего нам с вами ведено выследить и застрелить в левый глаз, был в данном случае прав, а человек, просивший у нас защиты, был не прав, – считайте, я вас не слышал.

Дубинин отнял руки от лица и зорко посмотрел на него.

Пиновская желчно усмехнулась углом рта:

– Примерно насчёт таких нам пока указания и приходили…

– Вы, Марина Викторовна, на что намекаете? – осведомился Плещеев. – Может, нам Скунса взять и в штат сразу зачислить?..

«Здравствуйте, Аналитик».

«Здравствуйте, дорогой друг. Очень, очень рад очередной встрече. Могу ли я быть вам чем-то полезен?»

Компьютерные сообщения двигались по сети окольными, запутанными путями. Менялась их длина, менялось внешнее оформление… Двое собеседников пользовались способом кодирования, который с момента своего изобретения составил головную боль спецслужб всего мира. В нём фигурировали два программных ключа, причём «отпирающий» имелся только у адресата, а «запирающий» мог быть хоть у любого встречного-поперечного: запечатав им послание, вскрыть его тем же самым ключом было уже невозможно.

«Меня интересует вся полнота информации на следующих граждан…»

«Я весь внимание, дорогой друг».

«Шлыгин Михаил Иванович, генеральный директор фирмы „Инесса“. Базылев Виталий Тимофеевич, его шеф безопасности. И третий – Гнедин Владимир Игнатьевич, заместитель юридического управления в Смольном».

«Заместитель, простите, чего?..»

«Виноват, Аналитик. Начальника. Конечно, начальника».

«А я уж решил – либо я в глубоком маразме, либо благодетели наши новое название изобрели, вроде „кандидата наук“… Хорошо, дорогой друг. Надеюсь в скором времени вас обрадовать».

«До свидания, Аналитик. Конец связи».

Серая «Нива» не торопясь катила сквозь бледные сумерки по купчинским улицам, время от времени останавливаясь у магазинов. Антенна, предназначенная для радиотелефона, подрагивала над крышей.

Явившись к Жуковым в субботу, Алексей застал у них картину сдержанного народного горя. Нина Степановна лежала в большой комнате на диване (это место в квартире традиционно предназначалось болящим), Стаська сидела при ней. Она на минутку высунулась поздороваться с «дядей Лёшей» и сразу ушла обратно в комнату. Было ясно как Божий день, что внезапная болезнь тёти Нины трагически подрезала какие-то её личные планы, но чувство патриотического долга было превыше всего. Снегирёв услышал, как она читает тёте Нине вслух книжку про путешествия. Валерий Александрович, подпоясанный клетчатым фартучком, возился на кухне. Он готовил обед и выглядел в чём-то непоправимо виновным.