Твой враг во тьме - Арсеньева Елена

Рыжий ел глазами своего мучителя, и просто-таки видно было, как крутятся колесики в его напряженном мозгу. Раз спрашивают – значит, доподлинно не знают. Раз не знают – можно и приврать… Вся эта посконная хитрость запросто читалась на мохнатой физиономии.

Однако быстро он собрался! Заблажил было:

– Какая машина? Какой марки? Да я ничего такого и знать не знал, мы деревенские…

Услышав про деревенских, Дмитрий с чистой совестью вздернул на него пакет и сосчитал до пятидесяти. На всякого мудреца довольно простоты, к тому же его сегодня уже притомили эти деревенские мудрецы-хитрецы.

Староста, позеленев, со всхлипом хватая ртом воздух, жмурил глаза, пытаясь остановить слезы животного ужаса, вдруг хлынувшие по щекам.

– Знаю, вспомнил. Черная машина, стекла черные? Ну, это Асана машина. Есть тут у нас черный такой. Асан, кавказец. Хотя нет, почему есть? Был. Умер вчера.

– Умер? А девушка? – подался вперед Дмитрий.

Староста смотрел боязливо, как бы раздумывая: сказать, не сказать?

– Не знаю… была тут одна, только вроде как не с Асаном, а с доктором. Она еще в мае померла. Юля звали.

– Юля? Юля Королева?

Неизвестно, почему вдруг выскочило из памяти это имя. Но староста только беспомощно передернул накрепко примотанными к осине плечами:

– Да кто ж ее знает, чья она была, та Юля? Пожила в усадьбе, а потом померла.

– Нет. Другая девушка! Светловолосая, в белой футболке! – нервно повторил Дмитрий и был потрясен спокойствием, с каким на него уставились желтые слезящиеся глаза.

– Ну я же говорю. В точности такая и была та Юля. Правильно – Асан ее и привез в своем черном… этом… забыл, как называется. Схоронили девку, вот те крест!

Перекреститься он, конечно, не мог, но всем своим видом выражал горячее желание сделать это, чтобы подтвердить свою искренность. Желтые глаза смотрели так истово, так правдиво, что Дмитрий на миг растерялся. И в ту же минуту увидел оторопь на лице Андрея, ужас, исказивший черты старосты. Обернулся – и его аж качнуло в сторону при виде одетого в какую-то рванину, худого до прозрачности мальчишки, который стоял, прильнув к березовому стволу. Лицо его по цвету почти не отличалось от белой коры. Первое впечатление было такое, словно из дерева изошел дух бестелесный, чтобы поглядеть за людьми! Только очень уж грязен он был, этот дух.

Тоненькими, как веточки, руками мальчик прижимал к себе серого козленка, который испуганно косил на людей.

– Бабушка… – пробормотал мальчик. – Вы не видели мою бабушку? Ее староста в болоте затопил…

И, плавно скользнув спиной по стволу, скорчился в траве. Козленок выскочил из его бессильно разжавшихся пальцев и забегал вокруг, мелко перебирая ножками и жалобно мекая.

Лёля увидела его, едва выскользнула сквозь знакомый пролом в сером штакетнике. Невысокий мужичок стоял спиной к ней, расставив ноги и держа руки впереди, в столь недвусмысленной позе, что Лёля брезгливо фыркнула: ну, деревня! Посреди улицы нужду справлять!

И тут же она поняла, как ей повезло. Не призадумайся прохожий над своими делишками, Лёля вылетела бы со двора бабы Дуни прямиком на него, и тогда еще неизвестно, что было бы. Может, он заорал бы: «Караул!» – кто его знает.

На цыпочках, не чуя ног, она прошмыгнула за спиной поглощенного своими заботами мужика и метнулась в ближайший проулок.

Где-то невдалеке раздавались голоса, мычали коровы, блеяли овцы, хлопал кнут. Пастух гнал в деревню стадо. Поминки поминками, а хозяйки спешили встретить свою животину.

Солнце клонилось к закату, тянуло за собой сизый, с золотистым отливом, шлейф ленивых туч. Воздух был напоен влагой, но, похоже, гроза не соберется и нынче ночью.

«И слава богу, – подумала Лёля. – Сколько я могу пройти за ночь? Сколько вообще километров в час проходит человек? Пять? Ладно, предположим. Если в час – пять кэмэ, а до Курмыша – шестьдесят, это значит двенадцать часов топать без передышки. Пусть и восемьдесят. Даже исходя из самого худшего, за сутки как-никак добреду!»

От сердца отлегло, но тотчас Лёля напомнила себе, что, прежде чем добраться до Курмыша, предстоит еще выбраться из деревни.

Огороды, мимо которых она бежала, были пусты. Над летними кухоньками курились дымки. Никто не липнул к заборам, не провожал беглянку изумленными взглядами, не поднимал тревогу.

«Может, обойдется?» – с надеждой подумала Лёля, и тут ее словно толкнуло что-то. Обернулась – и увидела того самого мужичка, которого застала за нужным делом. Во всяком случае, она узнала эту застиранную клетчатую рубаху. И обладатель ее теперь поспешал за Лёлей!

Она споткнулась, ускорила шаги, но тотчас опять споткнулась. «Да мало ли, куда и зачем он идет, – попыталась успокоить себя, – в конце концов, должен же тут встретиться хоть один прохожий».

Этот оказался весьма общительным прохожим: заметив, что обнаружен, он замахал руками и что-то нечленораздельно завопил.

Лёля почти побежала, но посвист и покрик не отставали. К тому же из бокового проулка вывернулся еще один прохожий, за ним и третий… Почему они выбрали для прогулок эти разъезженные колеи, – совершенно непонятно.

«А вдруг спросят, кто я и что здесь делаю? Что сказать? Ищу, мол… Юлю ищу! Олеся же говорила, что Юля живет в деревне. Вот я и пошла – передать ей привет от дочки Хозяина».

Между тем обходными маневрами Лёля подобралась почти к самой околице. До края деревни оставался всего один огород, отделенный от соседнего участка совсем узеньким, в полшага шириной, проулочком. Лёля шагнула туда и приостановилась. У нее был выбор: либо ломиться через два забора и широченные, старательно окученные картофельные грядки, либо пройти по тому проулочку. Все бы ничего, но его надежно перегораживал своим кряжистым телом какой-то поселянин. Он опирался локтями о забор, что-то внимательно разглядывая во дворе, и, похоже, не собирался трогаться с места.

Лёля нерешительно оглянулась. Те трое ощутимо приблизились. Вряд ли они одобрительно посмотрят на то, как незнакомая девица вдруг чесанет через чужую картошку. Еще, чего доброго, хозяев на помощь покличут. Нет, лучше идти вперед.

«Попрошу его посторониться – не укусит же! – успокаивала она себя. – К тому же он так увлечен, что вполне может меня не заметить».

Она вступила в проулок довольно бойко, но постепенно замедлила шаги. Селянин явно не видел ее, и Лёля уже оказалась рядом. Набираясь храбрости попросить его чуть сдвинуть оттопыренную корму, она невольно заглянула за забор – и споткнулась в очередной раз.

Открывшееся ей зрелище было способно сбить с ноги и полк солдат.

Лёля увидела крепкого рыжеволосого человека в поблекших от старости тренировочных штанах и белой майке, открывающей мощные веснушчатые плечи. Сидя на корточках, он поливал из бутылки (содержимое ее по виду было неотличимо от воды, однако почему-то всякому становилось сразу ясно, что это не вода) кусок хлеба, разминал его в ладони и кормил этим месивом большого петуха. Петух был молодой, огненно-рыжий, красоты необычайной. Его пышный хвост был украшен круто, наподобие серпа, выгнутым изумрудно-зеленым пером. Это был не петух, а произведение искусства!

Он охотно склевал с ладони рыжего здоровяка весь хлеб до крошечки и недовольно заквохтал, как бы прося добавки. И вдруг его качнуло… Неуклюже расцепив спутавшиеся шпоры, красавец все же выровнялся. Вскинул голову, вздыбил гребень. Одно крыло его напряженно опустилось, и, загребая пыль, он начал бочком наскакивать на незримого противника. Из горла вырвался грозный кукарек, внезапно сменившийся протяжным криком. Петух натурально дал петуха, и тут всего его повело, повело в сторонку, он засеменил, запутался-таки в шпорах – рухнул набок, беззвучно разевая клюв и заводя подернутые пленочкой глаза.

– Ишь ты, еще поет! – рокочуще усмехнулся человек в майке. – Я же говорил, Петька, что наклюкаешься. А ты все гоношился: завязал, мол, завязал!

Мужик, навалившийся на забор, закис от смеха, переступил… Лёля рванулась в образовавшуюся брешь, но не тут-то было: кто-то сильно обхватил ее за талию и дернул так, что она упала бы навзничь, не прижми ее в эту минуту к своей груди один из прохожих.

Он был тщедушен и мал ростом – макушка едва достигала Лёле до плеча, – поэтому она без труда высвободилась из его объятий, да еще и оттолкнула изо всех сил, с омерзением взглянула в бесцветное, как бы стертое лицо в обрамлении жидких пегих волосиков. Но тут же второй «прохожий» вцепился ей в руку, заламывая за спину:

– Ишь, какая боевая! Чья такая? Не знаешь, Геннастый?

Геннастый, только что с восторгом созерцавший процесс спаивания петуха, точно такими же квадратными глазами уставился на Лёлю и вдруг пошел, пошел к ней, пошевеливая растопыренными пальцами и явно намереваясь познакомиться с девушкой на ощупь.

– Гляди! Ты гляди! Чья такая соска?