Канкан на поминках - Донцова Дарья

– Шла бы ты домой, Виктория, – каменным от злости голосом отчеканила я, – чего тут интересного?!

– Да ладно тебе, по-соседски заглянула, ох и грязи! Всю ночь проколупаешься. Да не так надо! – проорала Вика.

Она схватила веник, мигом смела белые клочья в ведро и сообщила:

– Тряпкой только развозюкаешь. Дай на бутылку пятьдесят рублей, мигом порядок наведу.

– Бери, – протянула я ей голубую бумажку.

Вика все убрала с такой скоростью, словно обладала, как богиня Кали, десятком рук.

– За пятьдесят рублей, – обиженно сказал Кирюшка, – я бы тоже так бы носился.

После дождливого дня неожиданно наступил душный влажный вечер, а потом такая же ночь. Я никак не могла заснуть, в открытое окно вплывал густой, горячий воздух, под одеялом было отвратительно жарко, а без него холодно. Я сходила в ванную, вытащила из шкафа банную простыню и укрылась ею. Телу стало лучше, но голова совершенно не собиралась засыпать, в мозгу кипели мысли, и чем больше я думала, тем меньше становилась понятной история, приключившаяся с Володей.

Ну ладно, предположим, с ним случился острый приступ идиотии, и мужик, убив и оставив в квартире кучу следов, в багажнике нож, преспокойненько отправился домой. Но Надежда Колесникова! За каким чертом она сказала Костину, что замужем! Насколько я знаю, женщины обычно поступают как раз наоборот, врут случайным любовникам, что совершенно свободны. Оно и понятно, никому не охота убегать голым от разъяренного супруга. И эта непонятная ложь про отпуск… Ну зачем ей было врать подруге про поездку? Отчего она не рассказала про Володю? Как правило, молоденькие девушки любят похвастаться кавалерами, а майор, хоть и старше девицы почти в два раза, выглядит очень даже ничего: высокий, светловолосый… К тому же он балагур, ловко играет на гитаре и с удовольствием рассказывает абсолютно неправдивые, зато невероятно веселые случаи из милицейской жизни. Володя вмиг становился душой любой компании, и он не стал бы бить женщину, даже изменницу. Во-первых, он слишком галантен и воспитан, а во-вторых, дамы падают к его ногам, как срезанные ромашки, и он не слишком-то горюет, разбежавшись с очередной пассией. Все, абсолютно все в этой истории выглядело нелепо. И в довершение – смерть Надежды. Кончина единственного человека, способного подтвердить алиби майора. Конечно, Колесникова и впрямь могла погибнуть в результате бытовой травмы. Но как странно она себя вела! Сотрудникам милиции сообщила, что и слыхом не слыхивала про Костина, а потом зачем-то приехала ко мне, оставила записку… Интересно, вопрос о чьей жизни или смерти волновал ее? Володиной или своей? И зачем ей понадобилась я?

Ни на один вопрос не нашлось ответа, и я заснула под утро, так и не зная, как поступить.

Едва стрелка будильника подобралась к семи, как я схватила трубку и набрала домашний номер Рожкова.

– Да, – ответил сонный, недовольный голос его жены Ларисы, – кто это в такую рань?

Славка и Ларка перманентно находятся в странных отношениях. Иногда у них начинается бурная любовь, и месяц-другой они друг в друге души не чают, но потом мгновенно переходят в стадию ненависти, начинают швыряться предметами, и жена сваливает в квартиру к матери. Детей у Рожковых нет, поэтому они могут до посинения закатывать друг другу истерики. Каких только гадостей не говорит Лариска про Славку. Он и жмот, и негодяй, и импотент, и дурак, и бабник… Валит все вместе, в одну кучу. Ну как, скажите на милость, человек с отсутствием потенции может быть ловеласом? Но Ларису подобные нестыковки не смущают, и в Рожкова летят кастрюли с дерьмом. Но сегодня, похоже, у них опять совет да любовь, потому что Ларка пребывала в семь утра в своей квартире.

– Славу позови, – велела я.

– Кто это такой наглый, – завела Лара, – что это значит – «Славу позови»! Кто говорит?

– Да это я, Лампа.

– А, – поутихла Лариска, – нет его.

– И куда подевался?

– К бабке моей поехал, картошку копать.

– Зачем?

– Затем, что старуха одна не может по полю с лопатой бегать, – вызверилась Лариса, – между прочим, ей скоро девяносто стукнет. Зимой всем нравится вкусную картошечку жракать, не магазинную гнилушку, а свою, рассыпчатую. Да с огурчиком, с грибочками. Бабка у меня не жадная, навертит консервов и раздает всем, но сколько можно у ней на горбу ехать? Я Славке так и сказала: езжай, помогай бабульке, перекопай все, в погреб спустись да возьми сколько хошь… И он…

– Когда вернется? – перебила я ее страстный монолог.

– Ну… Как сделает, дней через пять-шесть, ему отпуск неделю дали.

– Интересно, почему он мне ничего не сказал?

– А мы только позавчера помирились, – пояснила Лариса, – он и сам не знал. Только тут Николай Кошехин в Москву прикатил, телевизор покупать, ну, я с ним вчера в деревню Славку и отправила. И назад его Колька припрет, а то с мешками…

– Так у него же своя машина есть!

– Сломалась, зараза, во дворе кукует, а тебе чего надо?

– Ничего, – ответила я и отсоединилась.

До четырех дня я старательно разворачивала карамельки, сигареты, бульонные кубики и пересыпала в простые, прозрачные мешочки кофе, сахар, чай и какао, наконец, кое-как доперев сумку до машины, поехала на Новослободскую улицу.

Во дворе не оказалось ни одного человека. Отдуваясь, я заволокла бело-красный баул на второй этаж и попросила у дежурной:

– Наберите вот этот номерок, Алексея Федоровича позовите!

Девушка окинула меня оценивающим взглядом, но не стала спорить, а завертела диск. Минут через десять появился мужик. Сегодня он был еще более мрачным, чем вчера. Увидав меня, потную, растрепанную, возле гигантской, словно беременной, сумки, он сердито сдвинул брови и грозно поинтересовался:

– Ну? Еще чего надо?

Испуганная таким приемом, я залепетала:

– Тут, в общем, Слава Рожков обещал, продукты… Сто долларов есть!

Алексей Федорович побагровел, быстро глянул в сторону дежурной, потом легко, словно дамскую сумочку, подхватил тринадцатикилограммовую торбу и велел:

– Двигайте вниз, ох уж эти родственники! Все перепутают, передачи в подвале принимают.

Во дворе он грохнул сумку на землю и прошипел:

– С дуба упала, да?

– Нет, – растерялась я, – а что?

– А то, дурья башка, что явилась с сумкой и про баксы орешь при свидетелях, совсем головы нет? Вроде Славка говорил, ты нормальная!

– Простите, – пролепетала я, – я в первый раз, больше это не повторится, уж поверьте. Возьмите баульчик, там все как надо, ничего противозаконного, а тут денежка.

– Пошла ты на… со своими деньгами, – спокойно ответил мужик.

Я раскрыла рот.

– Для Володи я и так все сделаю, – пояснил мент, – мы с ним лет десять знакомы, отличный он парень, и дело одно было, за которое я ему по гроб жизни благодарен. Только продукты не возьму.

– Но почему?

– Его увезли.

– Куда?!

– В больницу.

– Что случилось? – спросила я, чувствуя, как слабеют ноги.

– Сердце схватило ночью, похоже на инфаркт. Хорошо хоть сокамерники зашумели. Успели его до врача живым донести, но сейчас положение крайне тяжелое, отправили в «Матросскую тишину».

– Куда?

– В другое СИЗО, на улицу Матросская Тишина.

– Почему? – плохо слушающимися губами спросила я.

– Там большая больница, со сложными случаями всегда туда отвозят, наши врачи в Бутырке не справляются, коли дело плохо.

– А что, так плохо?

– Нехорошо, – вздохнул тюремщик, – честно говоря, я боялся, что живым не доедет. Уж и не знаю, что дальше делать станут. Могут в 21-ю больницу перевести.

– Зачем?

– Там специальных два этажа имеется, – вздохнул Алексей Федорович, – оно, может, и лучше для Володи туда попасть, специалисты понадежнее и лекарств побольше, чем в Матроске. Только все эти переезды в машине инфарктнику ни к чему…

– Отчего же его сразу в 21-ю не отправили?

– Не положено, сначала в Матросскую надо.

– Идиоты!!

– Таковы правила.

– Что же мне теперь делать? – растерянно спросила я.

– Забирайте домой харчи, позвоню вам, давайте телефон.

Я продиктовала номер и взглянула на сумку, где лежали любовно купленные и аккуратно запакованные продукты. Ей-богу, не могу тащить передачу назад, несмотря на то, что потратила на нее кучу денег…

– Послушайте, Алексей Федорович, в тюрьме ведь есть такие люди, которым ничего не присылают?

– Полным-полно.

– Ну вот, возьмите и отдайте одному из них.

– Вы что, – уставился на меня тюремщик, – это ж сколько вы деньжищ убухали…

– Пожалуйста, – устало сказала я, – очень прошу, просто я не смогу внести этот баул назад в квартиру.

Прибыв около семи домой, я рухнула на диван и мигом провалилась в сон – тяжелый, какой-то беспросветно-черный… Вытащил меня из объятий Морфея звонок в дверь. На плохо слушающихся ногах я добралась до прихожей и, не посмотрев в «глазок», распахнула дверь. Крик застрял в горле.