Канкан на поминках - Донцова Дарья

Внутри Зинаиды Самуиловны шевельнулось что-то слегка похожее на жалость.

– Ну-ну, – проговорила она, – ладно, видишь, как глупость-то оборачивается.

Но Лида продолжала цепко держать Зинаиду Самуиловну за пальцы.

– Ничего-то ты не знаешь, – шептала она, – да у меня при виде любого мальчика сердце переворачивается. Иногда гляну на подростка и думаю: «А мой-то тоже уже в школу пошел». Да я этих девчонок, которых мне мужья подбросили, только из-за того младенца и взяла, грех искупила. Ой, горе, знала бы ты, как мне тошно!

Она замолчала. Зинаида тоже не решалась ничего сказать. Повисла тягостная тишина. Потом доктор собралась с мыслями и произнесла:

– Ну, если тебя это успокоит, то знай, мальчика взяла на воспитание хорошая семья, и его судьба сложилась счастливо.

– Дай, дай мне их адрес, – взмолилась Лида, – ничего плохого не сделаю, только одним глазком погляжу на сына, ну скажи, будь человеком! Видишь, извелась я совсем…

Зинаида покачала головой.

– Извини, я не знаю их координат, ни фамилии, ни адреса, ни телефона… Органы опеки тщательно сохраняют тайну усыновления, делается это в интересах ребенка…

Лида опустила голову и тихо сказала:

– Уйди, пожалуйста, уйди, уйди…

Педиатр, испугавшись, что сейчас начнется истерика, вернулась в квартиру. Впрочем, настроение у нее испортилось окончательно, и Зинаида Самуиловна собралась домой. Прощаясь с хозяйкой, она услышала веселый смех и, невольно глянув в сторону звука, увидела трех девочек Лидии Салтыковой и двух мальчиков, пришедших с кем-то из других гостей. Дети весело прыгали посередине комнаты. Зина невольно поискала глазами Лиду. Та стояла у окна, старательно улыбаясь, но в ее взоре читалась тоска.

…– Вот и напишите в своем журнале, – посоветовала мне педиатр, – ошибка, совершенная в молодости, может потом тяжелым бременем лежать на душе всю жизнь. Отказываясь от ребенка, нельзя выбросить его из своей жизни навсегда. Когда-нибудь, в самый неподходящий момент, придут воспоминания о крохотном человечке, оставленном на произвол судьбы!

– А в какой приют отправлялись дети? – осторожно спросила я.

– Дом малютки номер 148, – последовал ответ.

На улице я села на лавочку и начала ковырять асфальт носком туфли. Однако ситуация кардинально меняется. Отчего это я решила, что Соню Репнину убил кто-то из любовников? Конечно, девушка отличалась редкой распущенностью да еще жаловалась Ане Веревкиной на побои, которые якобы наносил ей Михаил. Но, с другой стороны, Вера, старшая сестра Сони, упоминала о том, что новый, никому не известный кавалер дико ревновал Софью. Наверное, она просто доводила своим поведением бедных мужиков до того, что те не выдерживали и распускали руки. Еще неизвестно, кто больше виновен в таком случае: нападающий или «невинная» жертва. Но теперь появляется новый подозреваемый, родной брат Сони… Но зачем ему уничтожать сестру?

Внезапно я почувствовала, что трясусь от холода. С неба давным-давно лил ледяной дождь, струи воды стекали по мне, кофточка и брюки промокли насквозь. В таком виде невозможно ехать в дом малютки, да и денег на дорогу нет, в кошельке осталась только одна десятка.

Отряхиваясь, как собака, я понеслась к метро и, вскочив в вагон, подумала: «Мотив понятен». Брошенный мальчик вырос, начал искать своих родственников, обнаружил первой Соню, пришел к ней, но та небось по своей привычке стала говорить гадости. Бедный парень обозлился и схватил нож!

Ну и дела! Осталась совсем ерунда, найти мужика, в этом году, вернее, через несколько дней ему исполнится сорок лет. Внезапно ледяная рука сжала сердце. Бедный, бедный Вовка, он так и не дожил до своего сорокалетия, мы бы справляли ему эту дату первого октября.

Домой я влетела, клацая зубами.

– Эй, Лампа! – закричал Кирюшка. – Ксюха звонила из роддома.

– И что? – спросила я, стаскивая противно-мокрую футболку.

– Удивилась, что ты передала продукты и не дождалась записки от нее. Тут целый гардероб.

– Для кого? – удивилась я, пытаясь вылезти из облепивших меня, как пластырь, джинсов.

– Для маленького, естественно, – ответила Лизавета, входя в спальню, – вот смотри!

И она сунула мне листок. «Две распашонки, памперсы, две пеленки, тонкая и фланелевая, одеяло байковое, плед шерстяной, две шапочки, уголок с кружевами, голубые капроновые ленты и платье с поясом».

– Платье ребенку зачем? – изумилась я. – Глупо как-то младенца обряжать таким образом. Хотя можно купить, раз надо, но ведь у нас мальчик! Совсем Ксюха того!

Лизавета тяжело вздохнула.

– Платье для Ксюты, она сказала, ей охота потуже подпоясаться, чтобы талию почувствовать.

– А ленты тоже ей?

– Лентами одеяло перевязывают, – заорал Кирюшка, влетая в комнату, – ну ты, Лампа, даешь, неужто не знаешь?!

– Нет, – растерянно ответила я, – откуда? Своих младенцев у меня никогда не было, и, конечно, кое-что непонятно… Какой-то угол с кружевами…

– Это пеленка с красивым, ажурным краем, – пояснила Лиза, – между прочим, у меня тоже детей нет… пока!

Тут до моего носа донесся дивный запах чего-то жареного.

– М-м, что так вкусно пахнет?

– Жареная картошка с ветчиной и луком, – сообщил Кирка.

– Кто ее приготовил?

– Я, – ответила Лиза, – Ксюша-то в больнице, а от тебя хрен дождешься жратвы!

– Лизавета, – сердито сказала я, – что за выражение? Приличные девочки никогда не позволяют себе так разговаривать с людьми старшего возраста…

– Ты бы слышала, что у нас в классе говорят!

– Ну и что? Они выражаются, а ты не должна!

– Люди старшего возраста, – фыркнула Лиза, – я имею в виду – приличные женщины тридцати с лишним лет, во-первых, готовят своим бедным, голодным деткам еду, я уже и не вспоминаю про стирку, глажку и проверку уроков, а во-вторых, люди старшего возраста не появляются дома в насквозь мокрых джинсах. Ты что, в речке плавала?

– Нет, под дождь попала, – пропыхтела я, пытаясь отодрать джинсы от коленей, – задумалась и просидела на скамейке под ливнем…

– Так ты их ни за что на снимешь, – сообщил Кирюшка, – а ну ложись на кровать и задери ноги вверх.

– Зачем?

– Давай, давай, – велел мальчик.

Я покорно улеглась на спину и подняла конечности. Лизавета ухватила за самый низ правую брючину, Кирюшка – левую.

– Эх, раз, два! – скомандовала девочка.

Последовал резкий рывок, я не удержалась на покрывале и мигом оказалась на полу, пребольно стукнувшись спиной о паркет.

– Ну и отлично, – потряс джинсами Кирюшка, – иди мойся и топай в кухню. Мы твою долю картошки оставили на столе.

Дети пошли к двери. На пороге Лизавета обернулась и ядовито сказала:

– Кстати, взрослые люди не сидят на полу в одних трусах, причем рваных!

– Глупости, – разозлилась я, – у меня все белье целое, только недавно купила.

– В зеркало глянь, – хихикнул Кирюшка.

И ребята умчались.

Я поднялась и подошла к трюмо. И правда, на левом боку зияла огромная дыра. Нет, какое безобразие! Только утром вытащила из хрустящего пакетика совершенно новые светло-бежевые трусики, и вот пожалуйста, во что они превратились через несколько часов носки.

Кипя от негодования, я сбегала в ванную, тщательно умылась и пошла в кухню. Рот наполнялся слюной, а желудок сжимался. Целый день я ничего не ела, зато сейчас оттянусь по полной программе. Жареная картошка с ветчиной и репчатым луком, да еще приготовленная не своими руками, ну что может быть вкусней?

Вбежав на кухню, я проглотила слюну, глянула на стол и замерла с раскрытым ртом.

Несколько лет назад, когда старший сын Кати, Сережка, женился на девочке Юле, живущей в соседней квартире, Катерина сделала гигантский ремонт, объединив две квартиры в одну. Как каждая бывшая советская женщина, она мечтала о большой кухне, поэтому стенку между пищеблоками разбили и получилось огромное, двадцатиметровое помещение. Сережка, Юля, Катюша и Кирюшка решили, что одного санузла хватит, поэтому из второго сделали кладовку, а из второй ванной гардеробную. Правда, по утрам в нашей квартире разыгрываются нешуточные баталии между детьми, стремящимися к унитазу, да еще кошки любят, как правило, надолго оккупировать «уголок задумчивости», но кухня у нас роскошная, я ни у кого не видела такой.

Посередине стоит огромный стол со стульями. Одновременно сесть могут десять человек, а если вытащить еще и табуретки, то спокойно помещаются и все четырнадцать. Но сегодня табуретки пустовали, как и стулья, и никого из домашних на кухне не было. Вернее, ни Кирюши, ни Лизы, потому что кое-кто нагло восседал прямо посередине стола…

– Муля, – прошипела я, – что ты здесь делаешь?!

Мопсиха, с трудом ворочая глазами, взглянула на меня. Ее короткая, тупоносая мордочка блестела от масла, а на одном из треугольных ушек покачивалось колечко лука с изумительно вкусной коричневой корочкой. Короткие лапки Мулечки были растопырены, и между ними виднелось розовое брюшко, вернее, туго набитое пузо. Перед мопсихой стояла абсолютно чистая, вылизанная сковородка. Великолепная жареная картошечка с ветчиной исчезла, от нее остался лишь дразнящий аромат.