Три желания женщины-мечты - Донцова Дарья

— Ты прав, — согласился мой папа.

На следующее утро я кинулась к Маше Минори, своей лучшей подружке. Мы спрятались в сарае и стали шептаться.

— Знаю, вы сегодня убегаете, — сказала я, — наша семья тоже вскоре уйдет.

— Да, — подтвердила Маша, — в четыре утра надо быть в лесу у поваленной березы, где Ведьмино болото. Смотри.

Машенька подняла кофту, и я увидела у нее на шее медальон из золота в виде райской птицы невероятной красоты, ее хвост и крылья были усыпаны рубинами. Украшение было мне знакомо, я его рисовала.

— Ты надела мамину вещь, — испугалась я. — С ума сошла? Нельзя брать ничего без спроса.

— Мамочка сама мне велела так поступить, — пояснила подружка. — За наше спасение от смерти надо все драгоценности отдать. Но мама хочет птичку сохранить, поэтому приказала ее под одеждой спрятать. Ой, мне так страшно! Я боюсь!

Я решила подбодрить Машу.

— Все будет хорошо.

Но она все плакала, никак не могла успокоиться. И тогда я сказала:

— Хочешь, пойду с тобой?

— Очень, — всхлипнула Маша. — Только это невозможно, Лиза уводит одну нашу семью.

— Прибегу на болото за час до вас, — пообещала я, — залезу на кривую ель, спрячусь в ветвях. Мне дедушка объяснял, как лучше в лесу ховаться: не в кустах надо сидеть — те, кто за тобой гонится, первым делом «зеленку» обшарят, — а вскарабкаться на дерево с густой кроной, люди редко вверх смотрят. Меня никто не заметит, но ты будешь знать, что я рядом, и перестанешь бояться.

Трудно придумать большую глупость, чем та, которую я предложила. Но вспомните, сколько мне было лет. К тому же старшие постоянно твердили детям: все пуштаны братья и сестры, вы обязаны помогать друг другу, вы одной крови. Я была ребенком, но дети в гетто взрослеют рано. Конечно, я знала, что эмгэбэшники уничтожают тех, кто отказывается им подчиняться. Почему не подумала, что за Минори могут проследить, поймать их, расстрелять, что солдаты заметят меня на елке и не колеблясь убьют? Ответ один: я об этом просто не думала».

Я на секунду оторвалась от письма.

«Мы с тобой одной крови, ты и я» — так пантера Багира советовала Маугли говорить при встрече с любым зверем.

Люди тоже животные. В учебниках биологии про нас написано: «Человек. Тип: хордовые. Подтип: позвоночные. Инфратип: челюстноротые. Надкласс: четвероногие. Класс: млекопитающие. Подкласс: плацентарные или высшие звери. Отряд: приматы. Подотряд: сухоносые обезьяны. Инфраотряд: обезьянообразные. Парвотряд: узконосые обезьяны. Надсемейство: человекообразные обезьяны. Семейство: гоминиды. Род: люди. Вид: человек разумный». Наука считает нас обезьянами, а мы думаем, что являемся царями природы. Вот только на массовые убийства, кровопролитные войны, уничтожение друг друга из желания стать богатыми и могущественными способны исключительно люди. Может, человечество использует данный ему разум неправильно?

Я достала из сумочки таблетки от головной боли, проглотила одну и продолжила чтение.

«На ель я залезла заранее и в назначенный час увидела Машу, ее пятилетнюю сестру Олю, отца и мать. С ними пришла и Лиза.

— Что нам теперь делать? — нервно спросил Алексей Борисович.

И тут из тьмы леса вышел мужчина, я его сразу узнала, это был Анатолий Сергеевич Николаев, начальник эмгэбэшников, охранявших гетто. Пуштаны очень его боялись, старались лишний раз не попадаться карателю на глаза.

Минори попятились, Николаев улыбнулся:

— Все в порядке, я друг.

— Отдайте Анатолию Сергеевичу драгоценности, — попросила Комани. — Потом я проведу вас к дороге, там ждет машина.

Алексей Борисович протянул офицеру пакет.

— Тут все.

— Хорошо, — кивнул Николаев, — сейчас получите новые паспорта.

Эмгэбэшник начал рыться в кармане куртки, и вдруг раздались тихие хлопки. Я не поняла, что случилось, но все Минори, включая детей, как подкошенные упали в траву.

— Проверь, — велел Николаев Лизе.

Комани наклонилась над Машей.

— Эта еще жива.

Анатолий поднял руку, я увидела пистолет. Снова послышался негромкий звук, такой издает бутылка с домашним квасом, когда мама откупоривает пробку.

— Тащи ребят, сам займусь взрослыми, — деловито распорядился Николаев.

— Погоди, — остановила его Комани. — Они иногда кое-что спрятать пытаются.

Елизавета расстегнула кофту моей подружки.

— Ну вот, что я говорила, медальон в виде райской птицы. Очень красивый!

— Молодец, — похвалил Лизу офицер.

Она надела себе на шею драгоценность Минори, схватила Машеньку за ноги и потащила тело к болоту.

Вцепившись руками в ветви, я сидела на ели и боялась дышать. До меня наконец-то дошло, что происходит: Комани и главный эмгэбэшник убивают пуштанов. Лиза договаривается с людьми, обещает им в обмен на ценности жизнь и свободу, ей верят, она ведь своя, мы все одной крови… Я просто оцепенела. А эти двое, сбросив трупы в болото, ушли.

Не знаю, сколько времени я просидела на дереве, но в конце концов кое-как спустилась и побрела домой, намереваясь разбудить родителей и рассказать им все, что видела. Вошла в избу, но прежде чем броситься к отцу, захотела попить. Опустила кружку в ведро и услышала крик:

— Всем встать!

К нам ворвались солдаты. Для моих нервов это оказалось слишком, в глазах потемнело, больше я ничего не помню.

В себя я пришла от того, что кто-то плеснул мне в лицо водой.

Я открыла глаза и увидела мужчину в ненавистной форме. Он резко сказал:

— Десять минут. Берешь одну сумку, суешь самое необходимое. Живо!

Мне стало понятно: ни отца, ни мамы, ни моих старших братьев в доме уже нет, их всех увели. Мы даже не смогли проститься. Я взяла портфель, с которым ходила в школу, и положила туда блокнот с рисунками. Мои записи оказались самым ценным из того, что у меня было, я же летописец. Ни о смене белья, ни о зубной щетке, куске мыла, ни о бутербродах, ни о чем другом я не подумала. Ушла, в чем была, имея при себе лишь записи.

По приезде в детдом у меня отняли одежду, обувь, выдали интернатскую форму. Толстая тетка, принимавшая новую воспитанницу, мне попеняла:

— Почему у тебя ничего нет? Хоть бы носки прихватила.

— Вы же их все равно заберете, — прошептала я.

Баба оглянулась на дверь и неожиданно погладила меня по голове.

— Эх, горемыка… Не от злобы так поступаю, свыше приказ дан. Должна и блокнот с рисунками забрать. Кто у тебя дома так ловко карандашом чиркал? Отец?

— Сама, — ответила я.

— Ух ты! — восхитилась воспитательница. — Здорово. Это твои родственники?

Я кивнула. Тетка потрепала меня по плечу.

— Ладно, спрячь-ка блокнот в белье и иди в спальню. Только не говори никому, что я тебе разрешила его оставить. Если кто найдет, начнет расспрашивать, отвечай: «Это я просто балуюсь, выдумываю всякие сказки». А ты взамен портрет моей дочки нарисуй.

Я сберегла свои работы, в свободное время добавляла новые, по памяти. Смешно, конечно, но мне казалось, что пока зарисовки целы, все эти люди живы.

Нет никакого смысла описывать вам мою дальнейшую жизнь. Я никогда не забывала, что являюсь пуштанкой, помнила о том, как эмгэбэшники убивали моих сородичей, боялась, вдруг кто-нибудь выяснит, что Надя Оконцева, от рождения Василини, представительница народа, который объявлен предателем. Кстати, это клеймо с пуштанов сняли лишь в середине девяностых.

Я не знаю точно, что случилось с моей семьей, хотя понимаю: маму, папу и братьев убили. Я научилась жить, не боясь воспоминаний. Даже иногда разглядывала свой блокнот и удивлялась: зачем его берегу? История праздников Солнца никому не нужна, пуштанов уничтожили, а те дети, которых, как меня, сослали в интернаты, давно забыли о своем происхождении или боятся говорить о нем вслух. Но я же летописец! Я обещала дедушке хранить материалы!

Понимаете теперь, Геннадий Петрович, каким шоком для меня явился звонок Веры Дмитриевны, которую я знала в детстве? Мои родители хорошо относились к Васькиным, а вот дед сердился, если видел, что я болтаю с Верой, тут же звал меня домой.

Один раз я его спросила:

— Почему ты не любишь Верочку?

— Она не наша, — отрезал старик, — не чистая кровь.

Интересно, как бы дедушка отреагировал, узнав, что именно Вера решила написать книгу о пуштанах и начала собирать сведения о нашем несчастном народе? Впрочем, надо сказать, что близких отношений у нас с Васькиной в детстве не было, она младше меня на несколько лет, и я относилась к девочке как к неразумной крошке. Но в зрелости такая разница в возрасте значения не имеет. Дети восьми и тринадцати лет — это как два разных мира, а когда вы обе пенсионерки, дата рождения уже неважна.

Вера приехала ко мне в гости, рассказала о своей книге, переживала, что поздно нашла меня, труд-то уже написан. Но заверила: