Увези меня на лимузине! - Ольховская Анна

Внесло в вагон электрички, волна отхлынула, оставив щепку на сиденье. Взъерошенные дамы устроились напротив.

Злобно зашипели двери, закрываясь. Состав тронулся и застучал колесами, ритм перестука все ускорялся и ускорялся.

Как и ритм моего сердца. Я еду к Нике!

Шура с Любаней поначалу пытались втянуть меня в беседу, но щель в моем мысленном коконе была настолько узкой, что протиснуться сквозь нее и втянуться в разговор не получалось. Девчата быстро сообразили, что к чему, и оставили меня в покое.

До нужной нам станции оказалось всего полчаса езды. Но сейчас это оказалось целых полчаса. Не представляю, как смогу прожить оставшееся до встречи с ребенышем время!

От станции к коттеджному поселку вела узкая лесная дорога, и вела она километра три. Это был, так сказать, черный ход, для прислуги, хозяева подъезжали по свежепроложенной дороге, гладкой и широкой, ведущей с Минского шоссе.

Там же находился и единственный въезд-вход в поселок, который был обнесен по периметру высоченным забором.

Все было оформлено солидно, как и в большинстве таких же заповедников: будка охраны, сторожевые, шлагбаум, поднимающееся в случае необходимости заграждение, камеры видеонаблюдения.

Лесная тропа упиралась точнехонько в противоположную входу стену периметра, и обслуживающий персонал в любую погоду топал вдоль забора до КПП.

Потопали и мы. Пора было ввести нашу маленькую армию в курс дела, пока Любаня не ввела нас в поселок. Хотя я с трудом удерживала на месте душу, рвущуюся туда, за ограждение, где меня ждала дочь. Забудь, слышишь, курица суетливая, терпи! Ты только усложнишь ситуацию. До появления генерала с эскадроном осталось всего сорок минут.

– Так, народ, минуточку внимания! – Я остановилась.

Набравшие скорость Шура и Любаня протопали еще пару метров, увлекаемые силой инерции, которая напрямую зависит от массы тела. Хм, и к чему вдруг в голову, кряхтя и сдержанно матерясь, полез школьный курс физики? К дождю?

– Что случилось? – разволновалась Шура.

– Пока ничего. Надеюсь, и не случится больше, кроме хорошего. Пока вы ходили за билетами, я позвонила Сергею Львовичу Левандовскому…

– А, это генерал ФСБ, о котором говорил тот гад? – просияла Любаня. – Вот здорово! И что он?

– Будет здесь в двенадцать. Велел нам ждать у въезда в поселок, внутрь не соваться. Ты, Люба, покажешь его людям нужный дом.

– Конечно, покажу! – неваляшка даже в ладоши захлопала от переизбытка чувств. – Ура, ура, ура! Мы скоро освободим дочку Алексея!

– Не кажи «гоп», – проворчала Шура. – Мы же не знаем, там ли она еще.

– Ну как же! Я ведь сама слышала!

– Мало ли, вдруг у них планы поменялись.

– Так давайте я быстренько сбегаю, посмотрю, там ли девочка.

– А ты как считаешь? – повернулась ко мне Шура. – Может, пусть сбегает? Она же тут работает, на нее и внимания никто не обратит.

– Давай, Люба, только быстро, – сомнения Шуры едкой щелочью начали разъедать душу. Сорок минут я не выдержу.

– Ждите меня возле тех елок, – неваляшка показала на несколько пушистых красавиц, образовавших возле основной дороги своеобразную беседку. – Я сейчас!

И укатилась.

Прошло пять минут. Десять. Пятнадцать.

Любы не было.

– Что-то не так! – не выдержала я.

– Да не волнуйся ты, – Шура шмыгнула носом, – Любаня просто ждет, наверное, пока ребенка выведут. Она же не может в дом зайти и посмотреть. А ты не стой на месте, двигайся, а то замерзнешь совсем!

Прошло еще десять минут, оптимизм постепенно начал осыпаться и с Шуриного лица. Мы старательно приплясывали, утоптав землю между елками до плотности бетонного пола. Я делала это автоматически, лишь бы отвлечься, холода я не чувствовала. Адреналин грохотал в ушах, бил в набат сердца, посылал тремор рукам.

Сомнений не было – произошло что-то непредвиденное.

В этот момент к шлагбауму со стороны поселка подъехал огромный черный джип с тонированными стеклами. Устрашающего вида кенгурятник, бритоголовый детина за рулем – может, конечно, это и был научный сотрудник какого-нибудь НИИ, но мне почему-то он показался криминальным сотрудником.

Судя по приветливо-подобострастной физиономии охранника, детина был из жителей поселка.

Шлагбаум поднялся, джип плавно тронулся с места.

И в этот момент к будке охраны подбежала раскрасневшаяся Любаня:

– Она там, в джипе! – задыхаясь, прокричала неваляшка.

Автомобиль уже набрал скорость и неудержимо рвался к трассе. С той стороны машин не наблюдалось, дорога была отвратительно пустой.

Я сорвалась с места, обезумевшей птицей вынеслась из леса и бросилась наперерез джипу.

Визг тормозов, выросший до чудовищных размеров кенгурятник бьет меня в плечо, и – темнота.

Боли почему-то не было.

Она, боль, видимо, просто не успела за мной, слишком уж быстро все произошло. Но она все же догнала меня и отыгралась по полной.

Собственно, именно боль выдернула меня из небытия, словно морковку. Вот только что было темно, тихо, спокойно, и вдруг – крики, непарламентские выражения, топот. И хриплый, дрожащий голос Сергея Львовича:

– Аннушка, доченька, ну как же ты так? Зачем? Мы ведь были на подходе! Что же ты наделала! Держись, девочка, держись, не уходи!

– Не собиралась вроде, – прокряхтела я, открывая глаза. – Ч-ч-черт, больно-то как! Шура, а ты чего ревешь-то?

– Анечка! – всхлипнула воинственная предводительница племени фанатов и осела прямо на пожухлую траву. – Ты… Ты живая?

– А были сомнения? – я обнаружила, что моя голова уютно устроилась на ладони Сергея Львовича, стоявшего рядом на коленях.

Нет, голова, к счастью, от тела пока не эмигрировала, просто тело на ладони не поместилось. Оно валялось на обочине и пульсировало жуткой болью в плече.

Левандовский осторожно подсунул мне под голову принесенную кем-то куртку и, отвернувшись, украдкой вытер глаза. Вытащил из нагрудного кармана пузырек с валидолом, положил под язык таблетку и укоризненно покачал головой:

– Дочка, дочка, когда же ты разума-то наберешься? Боюсь, я не доживу. Подъезжаю к поселку, смотрю – несется этот танк, а ему под колеса бросаешься ты. Он подбрасывает тебя вверх, и ты сломанной куклой падаешь на обочину. Что я, по-твоему, должен был чувствовать?

– Но вас же не было, я посмотрела на дорогу!

– Посмотрела она! – проворчал генерал, поднимаясь. – Думать надо, прежде чем действовать, а не наоборот.

– Но он увозил Нику!

– Ты уверена? – прищурился Левандовский.

– А разве нет? – Губы задрожали, я растерянно поискала глазами неваляшку. – Но ведь Люба сказала…

– Я все правильно сказала! – зазвенел нежный голосок, и из-за спины генерала выглянула Любаня. – Вот она, наша красавица!

К плечу девушки прислонилась бледная, одетая в дурацкий серый комбинезон и шапку с помпоном, очень болезненного вида девчушка.

Мое родное зернышко, моя жизнь, моя душа. Моя дочь.

Я, забыв о боли, подхватилась с земли и дернулась навстречу Любане. Но раздосадованная разлукой земля повела себя самым подлым образом – она покачнулась и опрокинула меня на колени. Левая рука вообразила себя поленом и вела себя соответственно: распухла и отказывалась шевелиться, отстреливаясь болью.

Но правая-то была послушной! И активно помогала хозяйке подняться, цепляясь на ближайшее дерево.

Сергей Львович бросился на помощь, и в этот момент раздался тоненький писк:

– Мама!

Вывернувшись из рук замершей от неожиданности Любани, ко мне топала, радостно улыбаясь, дочь.

– Мама! Ника маме!

– Господи, солнышко, ты вернулась! – я прижала к себе здоровой рукой худенькое тельце. – Ты совсем вернулась!

И больше меня не интересовало ничего: ни суета вокруг нас, ни лежащий физиономией вниз тот самый детина, что был за рулем, ни размазывающая по лицу разжиженную слезами косметику незнакомая девица.

Я соединилась наконец с оторванной частичкой меня, и отнять ее не смог бы никто.

А никто и не пробовал.

Нас подняли, осторожно посадили в машину, отвезли вначале в больницу, где мне наложили гипс на сломанную руку. А потом Сергей Львович забрал нас домой.

Осмотр врача, совмещение костей, наложение гипса – во время всех, кроме рентгена, процедур Ника была со мной. Врач начал было возмущаться, но Сергей Львович что-то тихо сказал ему, и тот смирился. Тем более что ребенок совсем не мешал, дочка лишь держала меня за здоровую руку, которую иногда гладила и приговаривала:

– Котя боли, мама не боли.

В американском фильме это вызвало бы умилительное «о-о-о!», наши медики лишь добродушно улыбались.

Шура с Любаней дожидались нас в больничном холле. Ника стойко перенесла расцеловывание и тисканье двух заплаканных теть. А серьезное – «пасибо, Сура, пасибо, Луба» – вызвало столь бурный восторг и слезопад, что окружающие начали оглядываться.

Получив персональное приглашение на празднование первого в жизни моей дочуры дня рождения, два шумных и употевших ангела-спасителя убыли по домам.