Невеста Борджа - Калогридис Джинн

— Ты очень любезен, Джофре, — совершенно искренне откликнулась я.

Он, конечно, был еще мальчик, но очень милый и невинный, даже если ему и не хватало сообразительности. Я могу привязаться к нему… но никогда не полюблю его. Не полюблю той любовью, какой любила Онорато.

— Прости! — произнес он с неожиданной горячностью. — Мне так жаль… я… я…

И внезапно он разрыдался.

— Ох, Джофре…— Я обняла его. — Мне очень жаль, что для тебя все это было так ужасно. Они вели себя отвратительно. А ты… ты проявил себя очень хорошо.

— Нет, — возразил он. — Дело не в пари. Да, это было нехорошо с их стороны, но я и вправду отвратительный любовник. Я ничего не знаю о том, как доставить удовольствие женщине. Я понимаю, что должен был разочаровать тебя.

— Ну, будет, — сказала я.

Он попытался отстраниться, приподняться на локтях, но я прижала его к себе, к своей груди.

— Ты просто молод. Все мы неопытны вначале… а потом мы учимся.

— Тогда я научусь, Санча, — пообещал он. — Я научусь — ради тебя.

— Ну, будет, — повторила я, прижимая его к себе, как ребенка — да он и был ребенком, — и принялась гладить его длинные, мягкие волосы.

Снаружи наконец-то разразилась буря, и по ставням забарабанил дождь.

ЛЕТО 1494 ГОДА — ЗИМА 1495 ГОДА

Глава 5

Ранним утром следующего дня мы с Джофре отправились в путь к нашему новому дому, в самую южную часть Калабрии. Я сдержала клятву, которую дала себе, — беречь сердце Альфонсо. Я обняла мать и брата и расцеловала их на прощание, не залившись слезами. Мы несколько раз пообещали друг другу, что непременно будем писать и приезжать в гости. Король Альфонсо II, конечно же, не потрудился попрощаться с нами.

Сквиллаче представлял собою камень, выжженный солнцем. Сам город примостился на высоком, крутом мысе. Наш дворец, по неаполитанским меркам безнадежно деревенский, располагался вдалеке от моря, и даже вид на него отчасти закрывал древний монастырь, основанный ученым Кассиодором. Берег был пустынным и скудным, лишенным изящных изгибов Неаполитанского залива, а единственной зеленью здесь были чахлые оливковые рощи. Величайшим вкладом этого края в искусство, которым местное население чрезвычайно гордилось, была здешняя красно-коричневая керамика.

Дворец же был сущим бедствием: мебель и ставни были поломаны, подушки и гобелены изорваны, стены и потолки в трещинах. Меня терзало немалое искушение сдаться, приняться жалеть себя и слать проклятия отцу за то, что он отослал меня в такой унылый край. Вместо этого я занялась тем, что принялась превращать дворец в место, подобающее особам королевской крови. Я заказала хороший бархат, чтобы сменить изъеденную молью обивку дряхлых тронов, велела заново отполировать истертое дерево и послала за мрамором, чтобы заменить покрытый выбоинами терракотовый пол тронного зала. Личные покои царственной четы — покои принца располагались справа от тронного зала, покои принцессы слева — пребывали в еще более скверном состоянии. Мне нужно было заказать еще больше тканей и нанять дополнительных ремесленников, чтобы привести их в пристойный вид.

Джофре же нашел себе занятия совершенно иного рода. Он был молод и впервые оказался вдали от своей деспотичной семьи. Теперь, когда он сделался хозяином собственного княжества, он просто не представлял, как ему надлежит себя вести, и вел себя, как получится. Вскоре после нашего приезда в Сквиллаче сюда явилась компания римских приятелей Джофре. Всем им не терпелось отпраздновать удачу, выпавшую на долю новоявленного принца.

Первые несколько дней после нашей свадьбы, включая время, проведенное в удобной карете во время переезда на юг, Джофре робко пытался выполнить обещание и усовершенствоваться как любовник. Но он был неопытен и нетерпелив; собственные желания быстро завладевали им, и он удовлетворял их, не заботясь о моих. После тех слез и той нежности, которую он проявил в брачную ночь, я надеялась было, что обрела в его лице человека столь же доброго, как и мой брат. Но вскоре я обнаружила, что приятные слова Джофре были продиктованы не столько состраданием, сколько стремлением порисоваться. Между добротой и слабостью — огромная разница, а стремление Джофре угождать проистекало именно из слабости.

Это стало особенно наглядно через неделю после нашего прибытия в Сквиллаче, после появления приятелей Джофре. Это были молодые дворяне, некоторые из них были женаты, но большая часть холосты, и все они были не старше меня. Среди них оказалось два родственника Джофре, недавно явившихся в Рим для установления связей с его святейшеством: граф Ипполито Борха из Испании, чье имя еще не переделали на итальянский лад, и молодой, пятнадцатилетний кардинал Луис Борджа, чей самодовольный вид тут же вызвал у меня неприязнь. Во дворце все еще царил хаос: повсюду стояли леса, под ногами хрустела растрескавшаяся терракота, и даже в тронном зале еще не уложили мрамор. Дон Луис не упустил возможности высказать несколько замечаний касательно жалкого состояния нашего жилища и наших владений, особенно в сравнении с великолепием Рима.