Невеста Борджа - Калогридис Джинн

ЛЕТО 1501 ГОДА — НАЧАЛО ЗИМЫ 1503 ГОДА

Глава 36

«Яйцо треснуло», — сказал Альфонсо. Он был одет, как всегда, в светло-голубой атлас; на лице его застыло непривычно суровое, предостерегающее выражение. «И на этот раз его уже не починишь…»

Я проснулась, судорожно хватая ртом влажный воздух августовского утра, и услышала в прихожей плач Эсмеральды. Я кинулась туда и обнаружила ее на полу: Эсмеральда держалась за сердце, словно старалась унять острую боль.

— Эсмеральда!

Я бросилась к ней и схватила ее за полную руку — с возрастом Эсмеральда сделалась весьма дородной. Мне сразу на ум пришел апоплексический удар, поразивший Ферранте. Я помогла Эсмеральде подняться и усадила ее в кресло.

— Посиди здесь, дорогая…

Я отыскала вино, наполнила кубок и поднесла к ее губам.

— Вот, выпей. Сейчас стражник сходит за врачом. Эсмеральда сделала глоток, закашлялась и, тяжело дыша, махнула рукой.

— Не надо врача!

Она взглянула на меня полными горя глазами и жалобно произнесла:

— Ох, донна Санча! Если бы только тут мог помочь врач. — Она судорожно вздохнула, потом добавила: — Не зовите стражника. Я только что разговаривала с ним. Он принес вести…

— Что случилось? — тут же взволновалась я.

— Наш Неаполь, — отозвалась Эсмеральда, вытирая глаза краем широкого рукава. — Ох, мадонна, у меня сердце разрывается… Ваш дядя Федерико вынужден был отправиться в изгнание. Король Фердинанд Католический и король Людовик сговорились и объединили свои армии. Теперь они совместно властвуют над Неаполем. Нынче над Кастель Нуово реют французское и испанское знамена. Фердинанд теперь правит городом.

Я испустила долгий вздох и медленно опустилась на колени рядом с Эсмеральдой. Хотя смерть Альфонсо отняла у меня рассудок и радость, я все же лелеяла робкую надежду на то, что когда-нибудь смогу вернуться домой — в королевский дворец, к Федерико и братьям, к своей семье. Теперь же все это было у меня отнято.

Королевского Арагонского дома более не существовало.

Я была так ошеломлена, что не могла сказать ни слова. Некоторое время мы с донной Эсмеральдой молчали, поглощенные горем. Потом я понимающе произнесла — уголок моих губ подергивался от ненависти:

— А Чезаре Борджа… он въехал в город вместе с армией короля Людовика.

Эсмеральда изумленно взглянула на меня.

— Да, мадонна… Но откуда вы знаете? — Я не ответила.

Я снова впала в оцепенение отчаяния, сквозь которое не могли пробиться даже Эсмеральда и лекарства, приносимые врачом. Моменты передышки случались лишь во время моих прогулок с Доротеей — теперь она почти непрестанно говорила, а я слушала, безмолвная и равнодушная.

Однажды Доротея принесла вести о Лукреции: та осенью вернулась в Рим, повинуясь непреклонному требованию Папы. Доротея рассказала о стычке между отцом и дочерью. В папском тронном зале, в присутствии фрейлин Лукреции, придворных Папы и камерария, его святейшество сообщил Лукреции, что они с Чезаре изучили претендентов, просивших ее руки, и выбрали Франческо Орсини, герцога Гравинского. Орсини уже сватался к Лукреции несколько лет назад, но тогда ему предпочли моего брата.

Теперь же, сообщил Александр дочери, она станет герцогиней Гравинской. С политической точки зрения это наилучший ход.

Нет, сказала Лукреция отцу. Она не желает иметь ничего общего с этим человеком.

Пораженный Александр спросил, почему она отказывается.

— Да потому, что все мои мужья плохо кончали! — гневно заявила Лукреция и пулей вылетела из тронного зала, не испросив у его святейшества дозволения уйти.

Слухи об этом происшествии быстро разошлись по Риму. Когда герцог Гравинский услышал об отказе Лукреции, он чрезвычайно оскорбился (или, возможно, понял правоту слов Лукреции) и сразу же отказался от сватовства.

Вскоре после этого я как-то вечером, не зная, куда себя девать, отправилась бродить по коридорам. Приближалась зима, и я, кутаясь в плащ, направилась на балкон подышать бодрящим ночным воздухом.

Не успев еще сойти с лестничной площадки на балкон, я услыхала похоронный звон колоколов собора Святого Петра.

У перил балкона стояла невысокая хрупкая женщина, бледная, как мех ее горностаевого плаща; на почтительном расстоянии от нее стояли стражники. Мое внимание было настолько поглощено колокольным звоном, что я заметила эту женщину лишь после того, как едва не натолкнулась на нее.