Я, Мона Лиза - Калогридис Джинн

Я прибыла последней: очевидно, вино уже давно лилось рекой, потому что разговор был оживленным и довольно громким, порой даже заглушал музыкантов. Я слишком волновалась, чтобы вести счет, но у меня создалось впечатление, что в зале собралось не меньше тридцати человек.

И женщин среди них не было.

Я ждала, что все замолчат при моем появлении, повернутся и выслушают Лоренцо, который представит новую гостью. Я предполагала, что все начнут меня внимательно рассматривать, что не шло вразрез традиции, когда в свет выводят девушку, готовящуюся к браку.

Но Лоренцо ничего не сказал, а мужчины, разделившиеся на несколько небольших компаний — кто смеялся, кто спорил, кто рассказывал истории, — даже не взглянули на меня.

Я продолжала разглядывать толпу в надежде увидеть хоть одно женское лицо — возможно, мадонну Альфонсину, невестку Лоренцо, — но тщетно. Это было исключительно мужское собрание, и я невольно задалась вопросом, не находится ли среди них и мой будущий муж.

— Это мои друзья, — перекрывая шум, прогнусавил Лоренцо. — Я давно не наслаждался их обществом. Так как наступило время карнавала, то я подумал, что они не откажутся от небольшого развлечения. — Он склонил ко мне голову и улыбнулся. — Надеюсь, и вы тоже.

Я не стала отказываться, когда он подозвал слугу и тот принес бокал — изысканно украшенный золотом и таким темным лазуритом, какого мне еще не приходилось видеть. В бокале было вино, разбавленное водой, — изумительного, неведомого мне до сих пор вкуса. Я сделала глоток и смутилась, поняв, насколько полон бокал.

— Мне столько не выпить, — сказала я и тут же молча себя ругнула.

— Возможно, вам оно понадобится, — хитро и даже игриво заметил Лоренцо.

В этом я не сомневалась.

— А вы не выпьете со мной?

Он покачал головой и как-то пристыженно улыбнулся.

— Мое время для подобных излишеств, к сожалению, давно прошло. А, вот они. — Он указал острым подбородком на небольшую группу мужчин, сидящих в центре зала. — Я бы хотел представить вас моим самым дорогим друзьям.

Я поспешно сделала еще глоток вина. Значит, все-таки я буду представлена суду, причем самых близких друзей Медичи. Я изобразила скромную улыбку и пошла рука об руку с хозяином дома.

Великолепный подвел меня к группе из четырех мужчин, трое из них сидели, а четвертый стоял возле стола с тарелками и винными бокалами. Мужчине, державшему речь, было около пятидесяти — светлые волосы, тронутые сединой, пухлое тело, гладко выбритое одутловатое лицо; но не возникало сомнений, что в молодости он отличался красотой благодаря полному чувственному рту и огромным глазам. Видимо, и состоянием он обладал немалым: на нем была бархатная безрукавка сапфирового цвета, а поверх — умело задрапированный небесно-голубой плащ. В одной руке он держал небольшую тарелку, наполненную снедью, а в другой — крошечную ножку жареной перепелки, к которой сейчас и обращался, словно та могла его слышать.

— Увы, птичка моя, — насмешливо говорил он, — трагично, что тебя не успел освободить наш друг, и удачно для меня, что ты сперва познакомилась со мной, а не с ним!

Сбоку сидел темноволосый темноглазый юноша лет восемнадцати. У него был огромный высокий лоб, так неуклюже нависший над укороченным подбородком, что казалось, будто у него вовсе нет зубов. Привлекательности ему не добавляли ни глаза навыкате, ни угрюмый вид. Он потягивал вино, пока остальные вели дружескую беседу. Вторым был старик, иссохший и лысый, не считая нескольких клоков волос на висках. А третий…

Да, этот третий. Третьему, тому самому «другу», о котором говорил выступавший, было где-то, на мой взгляд, между тридцатью и сорока — вернее, он был без возраста, ибо одежда и манеры, абсолютно не модные, более подходили бы Древней Греции или Риму. Его розовая туника, такая длинная, что достигала колен, и ничем не украшенная, видимо, не знала портновской иглы и была просто вырезана из куска ткани. Светло-каштановые волосы, отливавшие золотом и серебром, лежали идеальными волнами, почти достигая пояса, а борода, тоже волнистая, не уступала шевелюре по длине. Несмотря на странный костюм и внешность, он являлся, безусловно, самым красивым во всем зале. Белые и ровные зубы, узкий прямой нос, а глаза… Если Лоренцо можно было сравнить с бриллиантом, то этого человека — с солнцем. Его взгляд отличался удивительной чувственностью и острой прозорливостью.

Я принялась молиться про себя: «Господи, если мне суждено выйти за флорентийца, одного из тысяч, пусть это будет он».

Лоренцо не спешил подходить к друзьям близко, не желая прерывать их беседу. Когда первый закончил говорить, старик, сидевший рядом с красивым философом, нахмурился, глядя на него, и спросил:

— Значит, это правда, что говорят? Ты действительно ходишь на рынок, скупаешь там птиц в клетках и выпускаешь на свободу?

Красавец лишь очаровательно улыбнулся, а тот, что стоял с перепелкой в руке, ответил за него:

— Я несколько раз сопровождал его в этих экспедициях. — С этими словами он сунул жареную ножку в рот и вытянул обглоданную косточку. Потом добавил, не переставая жевать: — Он так поступал еще тогда, когда был зеленым юнцом.

Старик недоверчиво уставился на философа.

— Значит, ты вообще не ешь мяса?

Красавец ответил просто, не пытаясь ни извиниться, ни осудить собеседника:

— Это так. Не ем с тех пор, как вступил в разумный возраст.

Старик отпрянул.

— Неслыханная идея! Как же ты умудряешься выжить?

— Благодаря уму, да и то с трудом, дорогой Марсилио. Ум плюс суп, хлеб, сыр, фрукты и хорошее вино. — Он поднял свой бокал и сделал глоток.

— Но ведь это наверняка укоротит твою жизнь! — упорствовал Марсилио, искренне встревожившись. — Мужчина должен есть мясо, чтобы быть сильным!

Философ отставил бокал и призывно наклонился вперед.

— Не хочешь побороться, чтобы найти истину? Может быть, не ты, Марсилио, учитывая твое хрупкое сложение, а наш Сандро? Думаю, он с радостью займет твое место. — Он бросил взгляд на солидный живот поглотителя куропаток. — Вот уж кто точно уничтожил львиную долю всех мясных запасов Флоренции. Да что там говорить, он только что умял еще одну. Сандро! Скидывай плащ! Давай, разрешим наш спор эмпирическим путем!

Старик рассмеялся такой глупости.

— Это будет несправедливое состязание, — отвечал Сандро с насмешливой скукой. — Ты ехал всю ночь из Милана, чтобы повидать Лоренцо, и сейчас устал. А во мне слишком много сострадания к старому другу, чтобы воспользоваться своим преимуществом. Ты бы все равно проиграл, даже если бы хорошо отдохнул.

Наступила пауза. Вперед шагнул Лоренцо, по-прежнему не отпуская моей руки.

— Господа.

Они повернулись. Все, кроме красивого философа, очень удивились, увидев какую-то девчонку в своей компании.

— Я хочу познакомить вас с молодой дамой. — Лоренцо отступил на шаг и указал на меня рукой, словно я была ценным призом. — Это мадонна Лиза ди Антонио Герардини, дочь торговца шерстью.

Любитель куропаток поставил на стол тарелку, прижал руку к груди и отвесил величественный поклон.

— Сандро Боттичелли, скромный художник. Счастлив нашему знакомству, мадонна.

— А это мой дорогой друг Марсилио Фичино, — продолжал Лоренцо, указав на престарелого господина, который счел разумным не подниматься со стула и приветствовал меня равнодушным кивком. — Наш Марсилио глава Флорентийской академии, а также известный переводчик «Corpus Hermeticum»[12], а потому мы все его безгранично уважаем.

— Для меня это большая честь, господа, — обратилась я к обоим и присела в поклоне, надеясь, что великий Боттичелли не услышал дрожи в моем голосе. К этому времени он уже создал свои величайшие шедевры: «Весну» и, разумеется, «Рождение Венеры», они украшали стены виллы Лоренцо в Кастелло.

— Этот молодой человек, — Лоренцо понизил голос и слегка улыбнулся, глядя на темноволосого хмурого юношу, который и глаз не мог поднять, — талантливый Микеланджело, он живет в нашем доме. Возможно, вы слышали о нем.

— Слышала, — ответила я, немного осмелев, скорее всего оттого, что юноша так смущался. — Я хожу в церковь Санто-Спирито, где находится красивейшее деревянное распятие его работы. Мне оно всегда очень нравилось.

Микеланджело опустил голову и заморгал — что, наверное, и было ответом, хотя, может быть, и нет, но я восприняла это как ответ, да и другие, видимо, посчитали его поведение нормальным.

Тут поднялся мой философ. Он был высок, строен и пропорционально сложен. Взглянув на меня, он слегка поежился, словно от беспокойства, но потом его тревога исчезла, сменившись какой-то странной и нежной меланхолией.

— Меня зовут Леонардо, — тихо произнес он. — Я родом из маленького городка Винчи.

Я подавила возглас удивления. Мне вспомнилось, как мы с мамой вместе рассматривали на стене Дворца синьории фреску, где в уверенной изящной манере был изображен убийца Бернардо Барончелли. Сейчас передо мной стоял ее создатель.