Артур и Джордж - Барнс Джулиан

— Джордж, те, кто поддерживал вас до сих пор — мистер Йелвертон и прочие, — отлично поработали. Были абсолютно усердны и правы. Если бы британское государство было бы рациональным институтом, вы уже давно сидели бы за своим письменным столом на Ньюхолл-стрит. Но оно не таково. А потому я планирую не повторять труды мистера Йелвертона, не выражать те же разумные сомнения и не обращаться с теми же разумными просьбами. Я собираюсь поднять большой ШУМ. Англичане, официальные англичане, шума не любят. Они считают его вульгарным; он их смущает. Но если спокойная логика не сработала, я преподам им шумную логику. Я пойду не с черного хода, а с парадного. Я забью в большой барабан. Я намерен потрясти побольше деревьев, Джордж, и мы будем наблюдать, как гнилые плоды сыплются вниз.

Сэр Артур встает, прощаясь. Теперь он высится, как гора, над щупленьким клерком юридической фирмы. Однако во время их разговора на это не было и намека. Джордж удивлен, что такой знаменитый человек способен слышать, а не только фонтанировать красноречием, быть мягким, а не только круто властным. Вопреки этим заключительным заявлениям Джордж, однако, испытывает потребность получить конкретное подтверждение.

— Сэр Артур, могу ли я спросить… говоря попросту, вы думаете, что я невиновен?

Артур смотрит вниз ясным неколебимым взором.

— Джордж, я прочел ваши газетные вырезки, а теперь познакомился с вами лично. И вот мой ответ. Нет, я не думаю, что вы невиновны. Нет, я не верю, что вы невиновны. Я ЗНАЮ, что вы невиновны. — И он протягивает крупную атлетическую ладонь с мозолями, натруженными в разных спортивных играх, о которых Джордж понятия не имеет.

Едва Вуд подробно ознакомился с досье, как был выслан вперед на разведку. Ему предстояло ознакомиться с округой, оценить настроения местных жителей, попить умеренно в пивных и войти в контакт с Гарри Чарльзуортом. Однако играть в сыщика ему не предлагалось, и он должен был держаться подальше от дома священника. Артур еще не выработал план своей кампании, но понимал, что наилучшим способом заставить умолкнуть все источники информации было бы поставить трибуну и провозгласить, что он и Вуди прибыли доказать невиновность Джорджа Идалджи. То есть заодно и вину кого-то из местных. Он не хотел пробудить осторожность в кривде.

В библиотеке «Под сенью» он занялся розысками. Он установил, что в приходе Грейт-Уайрли имеются загородные дома прекрасной постройки, а также и фермерские; что почва там — светлый суглинок с подпочвой из глины и гальки; что основные сельскохозяйственные культуры там — пшеница, ячмень, турнепс и листовая свекла. Станция в четверти мили к северо-западу приходится на ветке Уолсолл, Кэннок и Раджли Лондонской северо-западной железной дороги. Приход, приносящий ежегодно округленную сумму в 265 фунтов с домом для священника, занимает с 1876 года преподобный Сапурджи Идалджи, окончивший колледж Святого Августина в Кентербери; Институт трудящихся в Лендивуде поблизости с залом для лекций и концертов на 250 мест выписывает достаточное число ежедневных и еженедельных газет. Директор школы, построенной в 1882 году, — Сэмюэль Джон Мейсон. Пост почтмейстера занимает Уильям Генри Брукс, он же бакалейщик, суконщик и торговец скобяными товарами; начальник станции — Альберт Эрнест Мерримен, который, очевидно, унаследовал фуражку начальника станции от своего отца Сэмюэля Мерримена. В деревне есть трое владельцев лавок — Генри Бэджер, миссис Энн Корбетт и Томас Йетс. Мясник — Бернард Гринсилл; управляющий угольной компанией Грейт-Уайрли — Уильям Броуэлл, а ее секретарь — Джон Болт. И Уильям Уинн — водопроводчик, газовщик и маклер. Таким нормальным все это выглядит, таким упорядоченным, таким английским.

Он с сожалением решил отправиться туда не на машине — прибытие «вулзли» с мотором в двенадцать лошадиных сил и весом в тонну в сельский Стаффордшир никак не обеспечит ему анонимность. А жаль, ведь всего лишь два года назад он съездил в Бирмингем забрать его. Путешествие ради более легкой и приятной цели. Он вспомнил, что надел свою фуражку яхтсмена, которая в последнее время превратилась в эмблему мотористов. Факт, пожалуй, не слишком известный среди местных обитателей — ведь пока он расхаживал по платформе Нью-стрит, ожидая агента «вулзли», к нему обратилась энергичная молодая особа, желавшая узнать, откуда поезда отправляются в Уолсолл.

Мотор он оставил в конюшне и сел в Халсмире на лондонский поезд. В Лондоне он прервет свое путешествие и повидается с Джин — всего в четвертый раз как вдовец и свободный человек. Он написал, предупреждая, чтобы она ждала его днем; он закончил письмо нежнейшими словами, и все же, когда поезд отошел от Халсмира, он поймал себя на том, что больше всего хотел бы сейчас сидеть в своем «вулзли», нахлобучив на уши фуражку яхтсмена, и в плотно прижатых очках мчаться с ревом через сердце Англии в направлении Стаффордшира. Он не понимал этой реакции, чувствовал себя и виноватым, и рассерженным. Он знал, что любит Джин, что женится на ней и сделает ее второй леди Дойль, и тем не менее свидания с ней он не предвкушал, как хотел бы предвкушать. Если бы люди были столь же несложны, как машины!

Артур почувствовал, что у него вот-вот вырвется стон, и подавил его ради других пассажиров первого класса. Все одно к одному — образ жизни, который вы обязаны блюсти. Подавляешь стон, лжешь о своей любви, обманываешь законную жену — и все во имя чести. Проклятый парадокс: чтобы вести себя достойно, ты вынужден вести себя недостойно. Почему он не может посадить Джин в «вулзли», увезти ее в Стаффордшир, снять номер в отеле, как муж с женой, пронизывать своим сержантским взглядом всякого, кто посмеет поднять бровь? А потому что не может, потому что ничего не получится, потому что это только кажется простым, потому что, потому что… когда поезд проезжал окраину Уокинга, он снова с тихой завистью подумал об австралийском солдате посреди вельда. Номер 410-й из конной пехоты Нового Южного Уэльса, неподвижно лежащий с красной шахматной пешкой, сбалансированной на горлышке его фляжки. Честный бой, чистый воздух, великое дело: нет смерти лучше. Жизни следовало бы больше походить на это.

Он отправляется к ней на квартиру; она одета в голубой шелк; они обнимаются по-настоящему. Нет никакой необходимости отодвинуться. И все-таки, осознает он, нет и нужды в объятии, их воссоединение его не взволновало. Они садятся; чай налит; он осведомляется о ее родных; она спрашивает, зачем он едет в Бирмингем.

Час спустя, когда он продвинулся не дальше допросов в Кэнноке, она берет его за руку и говорит:

— Как чудесно, милый Артур, видеть тебя снова в таком настроении.

— И тебя тоже, моя милая, — отвечает он и продолжает свой рассказ. Как она и ожидала, его рассказ полон яркости и напряжения; она и растрогана, и испытывает облегчение, что любимый ею человек стряхивает с себя заботы прошлых месяцев. И все-таки, когда его рассказ окончен, его цель объяснена, на его часы посмотрено и железнодорожное расписание снова проверено, ее разочарование почти у самой поверхности.

— Как бы мне хотелось, Артур, поехать с тобой.

— Поразительно, — говорит он, и его глаза словно бы впервые по-настоящему сосредоточиваются на ней. — Знаешь, в поезде я воображал, что еду на моторе в Стаффордшир, и ты рядом со мной, и мы вдвоем, как муж и жена.

Он покачивает головой на такое совпадение, которое, пожалуй, объяснимо способностью передачи мысли между столь близкими сердцами. Затем он встает, берет пальто, шляпу и уходит.

Поведение Артура не ранит Джин — слишком неизгладимо она его любит, — но когда она прижимает ладони к еле теплому чайнику для заварки, то осознает, что ее положение и ее будущее положение требуют практического обдумывания. Все эти прошедшие годы оно было трудным, таким трудным! Столько маневров, компромиссов и прятанья. Почему она вообразила, будто смерть Туи все изменит и мгновенно наступят объятия при полном солнечном свете под рукоплескания друзей и с дальним оркестром, наигрывающим английские мотивы? Такой мгновенный переход невозможен; и дополнительная толика свободы, которая им дарована, может оказаться более, а не менее рискованной.

Она ловит себя на том, что думает о Туи по-иному. Уже не как о неприкосновенной другой, чью честь необходимо оберегать, о незаметной хозяйке дома, простой, кроткой, любящей жене и матери, которой потребовалось столько времени, чтобы умереть. Величайший дар Туи, сказал ей как-то Артур, всегда отвечать «да», что бы он ни предложил. Если требовалось немедленно уложить вещи и уехать в Австрию, она говорила «да»; если им требовалось купить новый дом, она говорила «да»; если ему требовалось на несколько дней уехать в Лондон или в Южную Африку на несколько месяцев, она говорила «да». Такова была ее натура; она всецело доверяла Артуру, доверяла, что он примет правильное решение для нее, а не только для себя.