Невеста Борджа - Калогридис Джинн

— Лишь скажи, что ты хочешь этого, Санча, и я сложу с себя священнический сан! — с пылом произнес он. — Отец хочет, чтобы я стал Папой, и потому мне пришлось стать кардиналом, но по складу натуры я не гожусь для этого. Его святейшество выполнит любую мою просьбу. Он аннулирует твой брак с Джофре. Ты, конечно же, знаешь, что твой муж на самом деле не сын ему…

Джофре — не сын Папы? Это открытие вызвало страх в каком-то дальнем уголке моей души, и эта маленькая, обособленная, замкнутая часть души отнюдь не поразилась, услышав предложение Чезаре, и более того, отчаянно пожелала принять его.

— Тогда кто же он? — прошептала я.

— Единственный законнорожденный ребенок моей матери Ваноццы и ее мужа, — с улыбкой отозвался Чезаре.

Я заколебалась. Мне представилось, что мы с Чезаре можем свободно любить друг друга, можем растить наших детей… Но мы с Джофре были женаты, и свидетелями при физическом осуществлении брака были мой собственный отец и один из кардиналов Борджа. Нет никакой возможности его аннулировать.

Я приложила пальцы к губам Чезаре, останавливая поток слов.

— Брак был засвидетельствован, и его не отменишь, — сказала я. — Но сейчас не время говорить о будущем. Веди меня на свое ложе.

Чезаре принял мое решение. Он встал и, продолжая держаться ко мне лицом, повел меня к себе в спальню.

Ставни были заперты, но комнату освещало двенадцать свечей в золотых подсвечниках, расставленных по разным уголкам. На стене я заметила неоконченную фреску с языческим сюжетом; кровать была накрыта покрывалом из темно-красного бархата. На полу лежали шкуры, а на резном прикроватном столике стоял кувшин с вином и два золотых кубка, инкрустированных рубинами. Это была спальня принца, а не священника.

Я была готова улечься навзничь и задрать юбки для быстротечного соития, как я привыкла с Джофре. Но когда я подошла к кровати, меня остановил голос Чезаре:

— Санча, можно, я увижу тебя такой, как тебя сотворил Господь?

Я сдернула вуаль и повернулась к Чезаре. Эта просьба удивила меня. Я едва не дрожала от нетерпения и теперь заметила, что губы Чезаре тоже дрожат. Взгляд его был напряженным, почти безумным, но голос и манеры оставались осторожными и тактичными.

Решившись, я вскинула голову.

— Только если ты ответишь мне тем же.

В ответ Чезаре сбросил рясу; под ней обнаружились черный камзол из чередующихся полос черного атласа и бархата, черные штаны и кинжал на поясе — наряд знатного римлянина. Двигаясь быстро и изящно, он снял сначала туфли, потом камзол, обнажив мускулистую грудь с редкими черными волосами; Чезаре был худощав, и, когда он стягивал с себя штаны, его ключицы и ребра отчетливо вырисовывались под кожей. Справившись с одеждой, он выпрямился и застыл, послушно позволяя разглядывать себя.

Я с трепетом уставилась на него. Никогда еще я не видела полностью обнаженного мужчину. Даже заботившийся о моем удовольствии Онорато никогда не снимал рубаху во время наших развлечений и лишь приспускал штаны. Джофре тоже никогда не снимал камзола, кроме как в первую брачную ночь — обычай требовал, чтобы в эту ночь мы оба были нагими, — да и штаны, насколько я помнила, он снял полностью лишь однажды. С Джофре мы ближе всего подходили к наготе в ночи наподобие сегодняшней, когда я снимала платье и оставалась в одной сорочке. Но даже и тогда наше соитие происходило под покровом одежды.

И вот передо мной стоял Чезаре, нагой и великолепный. Взгляд мой оказался прикован к тому месту меж его ног, где из зарослей черных как смоль волос поднимался его мужской орган, недвусмысленно устремленный в мою сторону. Он был больше, чем у Джофре, и я протянула руку, желая прикоснуться к нему.

— Подожди, — прошептал Чезаре.

Он зашел мне за спину и, действуя, словно умелая горничная, принялся отвязывать мои рукава. Я сбросила их и рассмеялась, охваченная внезапным ощущением свободы, а потом принялась ждать, пока он расшнурует корсаж.

Когда с этим было покончено, я сбросила платье на пол и перешагнула через него. Какая же это тяжелая ноша — одежда! Я уже готова была стянуть нижнюю сорочку через голову, но тут Чезаре заговорил снова.

— Встань перед подсвечником — вот сюда. — Он склонил голову набок; его темные глаза сияли восхищением. — Она просвечивает насквозь, и ты выглядишь, словно ангел в облачной дымке.

Я фыркнула, стянула сорочку и швырнула ее на пол.

— В постель!

— Нет, — возразил Чезаре, настойчиво, словно художник, требующий, чтобы произведение искусства оценили по заслугам. — Стоит лишь взглянуть на тебя, — выдохнул он, — и уже невозможно усомниться в мудрости Господней.