Улыбка химеры - Степанова Татьяна Юрьевна

— Извините, но вы не имеете права, — холодно сказал Витас. — Я не могу без документов. И потом, я — иностранный подданный.

— Но вы же правды говорить не желаете. — Колосов вздохнул. — А как еще мне вам жизнь отравить за это?

— Но как же я буду без документов?

— Перебьетесь, ну милиция заберет, ничего, потерпите. Правда, валютку вот в «Маке» менять трудно будет на фишки, там ведь в обменнике паспорт нужен. Или в казино другие правила?

— Вы превышаете свои служебные полномочия, я буду жаловаться.

Колосов демонстративно открыл дверь «девятки», давая понять, что эта неискренняя, полная недомолвок и уверток беседа окончена. Витас вышел.

— Комната в коммуналке ваша или приятельницы вашей? — спросил Никита. — Как фамилия приятельницы? Или мне самому подняться, документы еще раз проверить?

— Ее зовут Эгле Таураге. Это моя младшая сестра.

— Сестра? Надо же... А с кем это вы меня там в квартире перепутали, что сразу в лоб вмазать хотели?

Витас Таураге молчал, всем своим оскорбленным видом показывая, что это — чисто личный вопрос.

— На допросе в прокуратуре советую вспомнить все, как оно было на самом деле в тот вечер в казино, — сказал Колосов жестко. — Мне кажется, ни вам, ни вашей сестре неприятности с ОВИРом не нужны.

— Не пугайте меня, я ничего противозаконного не совершил. — Таураге жестом Остапа Бендера плотнее закутался в свой модный оранжево-европейский шарф. — А вы хоть и с пеленок в полиции, а даже с людьми как должно разговаривать не научились! А еще лезете расследовать убийства!

— А ты меня не учи. И запомни: я лжи даже свидетелям не прощаю.

На том и расстались. Колосов рванул машину с места, точно грозовой тучей окутанный грохочущей из радиоприемника вагнеровской «Валгаллой». Его душила досада и на эту симфонию, в которой он ни черта не понимал, и на этого прибалтийского хлыща, который мало того, что сразу полез на него с кулаками, но и вдобавок ко всему еще нагло врал прямо в глаза, отрицая самые очевидные вещи, и на этот кусачий как собака мороз, и на эту Мытную улицу, занесенную снегом.

А еще его не покидало чувство, что своей вспыльчивостью, своим гневом и этим своим поспешным бегством он совершает грубую ошибку. Однако тогда Никита еще точно не знал, в чем эта ошибка заключалась. В том ли, что он так и не сумел найти с этим Витасом Таураге общего языка, или же в том, что поторопился уехать и так и не поднялся снова в комнату за железной дверью узнать из первых рук у Эгле Таураге, за кого же это его принял, обознавшись, ее старший брат?

Витас Таураге уехал от Мытной улицы недалеко. Остановил машину на Садовом кольце при въезде в тоннель под Калужской площадью. Знал, что парковка в этом месте запрещена, но в этот поздний час милиция здесь вряд ли появится.

Музыку он включил в салоне сразу же, как пересел из чужой «девятки» в свой «Фольксваген». Вагнер вдохновлял и помогал думать. А подумать было над чем.

Первое, что пришло в голову Витасу Таураге после разговора с Колосовым: полиция везде одинакова. Видимо, все дело в том, что в самых разных странах бурным течением жизни в полицию прибивает совершенно особый сорт людей: физически крепких, скудоумных костоломов, которые изъясняются на суконном языке своих протоколов, пьют пиво и водку, гоняют как бешеные на дешевых автомобилях и обожают по самому пустяковому поводу демонстрировать окружающим свою власть.

Русские в этом отношении были не исключением. У Витаса Таураге в его пестрой биографии имелись факты для сравнения. Например, полиция Дуйсбурга — западногерманского города, где он провел несколько лет и откуда ему пришлось убраться по целому ряду причин, была еще круче. Как нелегального эмигранта Витаса там целый месяц продержали в тюрьме. Финская полиция была ленива, немногословна, но беспощадна: полицейские просто отобрали без лишних споров у Витаса с трудом выхлопотанную лицензию на торговлю подержанными машинами и выдворили из страны.

Самой мягкой была полиция Амстердама. Однако и в этом вольном городе Витасу пришлось тоже отсидеть три дня в предвариловке, пока полицейские связывались с иммиграционной службой. И сокамерники — поляк, два нигерийца и турок из Сараева, узнав, что у Витаса есть при себе деньги, отбили ему ночью в камере все печенки.

Из Амстердама пришлось уехать. Вернуться домой. А затем...

Витас Таураге прибавил Вагнеру громкости, закурил. Задумчиво смотрел в окно на залитое огнями Садовое кольцо. Ни разу за последний год он не пожалел, что перебрался из Литвы в Москву, к сестре. Да и в «Красном маке» можно было кое-что заработать на черный день. Однако...

Однако сестра его беспокоила. Более того: доводила его холодное твердое нордическое сердце до точки кипения. Сестра, вероятно, сошла с ума. Рехнулась! Забыла, кто она такая. Роняла свое достоинство, не желая понять, что члены семьи Таураге, владевшие несколько веков назад землями по всей Жмуди и собиравшие тысячные дружины, штурмовавшие древний ливонский Инстербург, даже в самых трудных жизненных обстоятельствах не могут, не имеют права превращаться в покорных рабов своих животных инстинктов.

Так Витас думал совершенно искренне и это же пытался внушить сестре. Но сестра Эгле на все его проповеди твердила, что она любит и жить не может без...

Иезус Мария! Любит! Кого? Алкоголика, подонка, проигравшегося в карты проходимца. Мерзавца Газарова — любит! Его сестра Эгле Таураге, умница, красавица Эгле, с которой дома вся семья пылинки сдувала, ради которой (чтобы она не знала ни в чем нужды, занималась любимым делом, училась в этом своем никчемном балетном училище и могла платить за обучение немалые деньги) он, Витас Таураге, старший сын в семье, бросил университет, подавшись в поисках работы сначала в Германию, потом в Финляндию, Швецию, Голландию...

И сейчас, после всего, что он для нее сделал, после того, как они снова встретились через годы разлуки, сестра-эгоистка заявляет ему, что...

Иезус Мария, зачем ты создал женщину такой дрянью? Такой нежной, прекрасной, безвольной, подлой дрянью? И зачем положил заповедь, что брат должен, обязан любить свою сестру, помогать и служить ей, потому что нет ничего драгоценнее родственных уз, общей крови, семьи и памяти предков?

Есть ли способ сейчас помочь сестре Эгле? Витас Таураге смотрел на ночную Москву, на этот чужой город. Слишком большой для них с сестрой. Сам он во всех больших европейских городах, в которых пришлось побывать, чувствовал себя неуютно. А здесь ко всему еще не было моря. А море он любил всегда, потому что вырос возле него.

Этим летом он мечтал увезти сестру к морю. Дал ей, не поскупившись, денег на расходы. Были уже получены визы, куплены билеты на самолет. А в самый последний момент он внезапно узнал, что сестра тайком сдала билет, а все деньги отдала Газарову на оплату очередного карточного долга. Отдала, как отдавала все: вещи из дома для продажи, бриллиантовое кольцо, подаренное ей братом, свои заработки. Газаров обирал сестру как грабитель, как бесстыдный рэкетир, как жалкий альфонс. Обирал до нитки и проигрывал все до последнего гроша, потому что даже на карточный выигрыш ему не хватало мозгов.

И так продолжалось... Иезус Мария, это длилось с тех самых пор, как он, Витас, переехал в Москву, к сестре. Газаров-Алигарх высасывал ее, как раковая опухоль. И никакие слова, мольбы, просьбы, даже угрозы не помогали. Эгле как заколдованная терпела и сносила от Газарова все с безропотностью, доводившей Витаса до белого каления. «Я люблю его, он муж мне», — твердила она как вызубренный урок.

Муж! Какой там, к дьяволу, муж... Гога Алигарх, вечно путающий день с ночью, спустивший в карты собственное дело, проигравший жизнь, достоинство, мужскую честь. Какой ксендз-расстрига на какой черной мессе обвенчал этого подонка с сестрицей Эгле?!

Последние такты симфонического видения Валгаллы смолкли. Витас Таураге закурил вторую сигарету. Мысль после Вагнера пришла в голову ясная и простая: если Алигарх умрет, Эгле станет прежней. И это совсем не сложная штука — смерть. Он же человек, этот лживый подонок, значит, он смертен. А если он смертен, значит... я, Витас Таураге, его убью. Придавлю как крысу. Ради сестры. И это будет даже не слишком сложно, потому что Алигарх в свои сумрачные дни путает не только день с ночью, но и врагов и друзей, людей и химер, волков и овец.

Не далее как этой осенью его нашли избитого, со сломанными ребрами, брошенного кем-то возле Склифосовского. Эгле выходила его. А в «Маке» поговаривали, что Алигарха таким способом кое-кто предупредил о том, что долги не прощаются. Тогда мерзавцу повезло, он выжил. Но везение — капризная девка, и в следующий раз, если умелому человеку взяться за дело, то...

«Если он умрет, — подумал Витас Таураге, — даже если со мной что-то случится, Салютов всегда позаботится о сестре. Он сам так говорит, а он человек слова. Он давно бы позаботился о ней, как должно мужчине, если бы не этот прилипала. Салютов может купить Эгле квартиру в Москве, взять ее на содержание, может даже жениться на ней (он же вдовец!). В любом случае только он в силах уберечь ее от этой жизни, уберечь Эгле даже от „Красного мака“, где место мужчине, а женщине из семьи Таураге делать нечего».