Пентаграмма - Несбё Ю

– Может, и случайность, а может, специально хотел предупредить меня, зная, что его прослушивают.

– Ты параноик, Харри.

– Вероятно, но это не означает…

– …что тебя не ищут. Говорил уже. Ты мог бы позвонить другим журналистам…

– Я никому не верю. Кроме того, думаю, нам не стоит больше звонить с этого телефона. Мне вообще кажется, его надо выключить.

– Волер же не может знать, с какого телефона ты звонишь.

Зеленый сигнал «Эрикссона» погас, и Харри сунул его в карман пиджака.

– Ты, Сивертсен, очевидно, плохо знаешь, что Том Волер может и чего не может, – угрюмо сказал он. – Мы с моим другом-таксистом договорились, что между пятью и шестью он позвонит мне из телефона-автомата. Ты слышал звонок?

– Нет.

– Значит, они уже знают о телефоне. Он приближается.

Свен громко вздохнул:

– Харри, тебе уже говорили, что ты все время повторяешься? И меня удивляет, что ты не особенно-то надрываешься, чтобы вызволить нас из этой передряги.

Харри пустил под потолок жирное кольцо сизого дыма.

– У меня даже возникло такое чувство, будто ты хочешь, чтобы нас нашли, а все остальное – видимость, – вздохнул Свен. – То есть мы чертовски хорошо прячемся, а он – ты в этом уверен – исхитрится и найдет нас.

– Любопытная версия, – пробормотал Харри.

– Эксперт из «Норске Мёллер» подтвердил твою догадку, – сказала Беата, жестом выставляя Бьёрна Холма из кабинета.

По шуму на заднем фоне она поняла, что Харри говорит из телефона-автомата.

– Спасибо за помощь, – ответил он. – Как раз то, что мне было нужно.

– Да?

– Надеюсь.

– Харри, я только что звонила Олауг Сивертсен. Ей очень плохо.

– Хм…

– Не только из-за сына. Она боится за свою квартирантку, которая уезжала на выходные за город и до сих пор не вернулась. Я не знаю, что ей сказать.

– Что скоро все закончится.

– Обещаешь?

Смех Харри прозвучал сухо, как пулеметная очередь.

– Это как раз я тебе могу обещать, – сказал он.

Щелкнул сигнал внутренней связи.

– К вам посетитель, – прогнусавил голос дежурного.

На часах миновало четыре, а значит, на дежурстве должна была быть женщина из службы охраны. Беата подметила, что кто бы ни был на посту, все они со временем начинают говорить в нос.

Она нажала кнопку на стареньком селекторе:

– Пускай немного подождут, я занята.

– Да, но…

Беата выключила внутреннюю связь:

– Суета!

На том конце было слышно дыхание Харри, вот подъехал автомобиль, выключили мотор. Тут Беата заметила, что свет в комнате стал падать как-то иначе.

– Мне пора, – произнес Харри. – Надо поторопиться. Может, позже перезвоню. Если все пойдет, как я думал. Хорошо? Беата?

Она положила трубку. Ее взгляд был прикован к двери в кабинет.

– Ну? – сказал Том Волер. – Разве ты не говоришь хорошим друзьям «до свидания»?

– Разве на входе тебе не сказали подождать?

– Сказали.

Том Волер закрыл дверь и потянул за шнур, закрывая жалюзи на окне. Прошел по кабинету, встал рядом с креслом и посмотрел на стол.

– Что это? – спросил он, указывая на две стеклянные пластины, прижатые друг к другу.

У Беаты участилось дыхание.

– Если верить лаборатории – семя, – стараясь говорить равнодушно, ответила она.

Он легко коснулся рукой ее шеи. Она замерла.

– Ты разговаривала с Харри? – Он провел пальцем по ее коже.

– Убери руку! – рявкнула она, собравши все свое самообладание.

– Ой-ой-ой, что-то не так? – Волер, улыбаясь, поднял обе руки вверх. – Разве тебе не нравилось, Лённ?

– Что тебе нужно?

– Дать тебе шанс. Думаю, я должен тебе его предоставить.

– Думаешь, должен? За что же это?

Она склонила голову набок и посмотрела на Волера. Тот облизнул губы и наклонился к ней:

– За содействие. И подчинение. И неторопливость в постели.

Беата ударила, но он легко поймал ее запястье в воздухе и заломил ей руку за спину. Она, нагнувшись вперед в кресле, ударилась головой о стол. В ушах слышалось его шипение:

– Я даю тебе шанс сохранить свою должность, Лённ. Мы знаем, что Харри звонил тебе с телефона своего дружка-таксиста. Где он? – Волер заломил руку сильнее, она застонала. – Я знаю, это больно, – сказал он. – И знаю, что боль никогда не заставит тебя разговориться. Так что делаю это для своего собственного удовольствия. И твоего тоже.

Он прижался к ней. В ушах у Беаты звонко пульсировала кровь. Она прицелилась и ударила лбом кнопку внутренней связи. Ударила так сильно, что пластмасса треснула.

– Да? – прогнусавил голос.

– Холма сюда – быстро! – простонала Беата, прижимаясь щекой к столу.

– Есть.

Волер нехотя выпустил ее руку. Беата выпрямилась.

– Свинья! – выплюнула она. – Я не знаю, где он. Он бы никогда не допустил, чтобы я оказалась в таком опасном положении.

Том Волер пристально, изучающе посмотрел на нее. Беата заметила интересную перемену: она больше не боялась его. Рассудок говорил ей, что он опасен как никогда, но в его взгляде читалось беспокойство, которого она прежде не замечала. Он только что на ее глазах потерял самообладание – всего на несколько секунд – первый раз в жизни, по крайней мере, при ней.

– Я за тобой еще вернусь, – угрожающе сказал он. – Обещаю. Ты знаешь, обещания я держу.

– Что случилось?.. – начал Бьёрн Холм, но осекся и быстро шагнул в сторону.

Том Волер выбежал в коридор.

В полвосьмого солнце уже висело над Уллерном, и вдова Даниельсен, стоя на своей веранде на Томас-Хефтиес-гате, отметила, что над Осло-фьордом в сторону города плывут облака. Внизу по улице прошли Андре Кляузен с золотистым ретривером Трулсом. Ни клички собаки, ни имени его хозяина она, конечно, не знала, но часто видела, как эта парочка возвращается с Гимле-террассе. Они остановились на красный свет перед перекрестком возле остановки такси на аллее Бюгдёй. Вдова Даниельсен предположила, что они направляются в сторону Фрогнер-парка.

Оба они казались усталыми, а пес к тому же и грязным.

Она наморщила нос, когда, приотстав от хозяина на полшага, пес присел на тротуар и начал справлять большую нужду. Хозяин не проявил никакого желания убрать за собакой и, едва на светофоре загорелся зеленый, потянул ее за собой. Вдова Даниельсен одновременно пришла в негодование и в восторг. В негодование – потому что она всегда радела за благоустроенность города, по крайней мере благоустроенность по этой части. А в восторг – потому что теперь у нее был материал для нового письма в редакцию «Афтенпостен», это с недавних пор стало ее хобби.

Она стояла и смотрела на место преступления, а собака с хозяином быстрыми шагами (очевидно, подгоняемые тяжестью собственной вины) двигались по Фрогнервейен. Потом она стала свидетелем того, как женщина, спеша в противоположную сторону и стараясь проскочить на зеленый свет, стала жертвой безответственности отдельных граждан. Очевидно, женщина была слишком занята, окликая такси на стоянке, и не заметила, куда наступила.

Вдова Даниельсен громко шмыгнула носом, в последний раз посмотрела на армаду облаков и вошла в комнату – писать в редакцию.

Легким дыханием вдали пронесся поезд. Олауг открыла глаза и обнаружила, что стоит в саду. Удивительно. Она совсем не помнила, как выходила из дома. Сейчас она стояла здесь, посреди рельсов и шпал, чувствуя сладостный запах роз и сирени, который почему-то напоминал ей о смерти. Она потерла виски – не помогло. Даже наоборот. Потом посмотрела на небо. Оно было затянуто облаками. Так вот почему стало так темно… Олауг посмотрела вниз – на свои босые ноги. Бледная кожа, синие жилы – ноги старухи. Она поняла, почему встала именно здесь. Здесь, на этом самом месте, любили стоять они, Эрнст и Ранди. Она помнила, как смотрела на них из окошка комнаты для прислуги. Они стояли здесь в сумерках рядом с кустами рододендрона, которых сейчас уже нет. Закатное солнце бросало последние лучи, и он что-то тихо шептал по-немецки. Вот он срывает розу и втыкает ее в прическу супруге. Она смеется и прижимается лицом к его шее. Они тихо стоят в обнимку и смотрят на запад. Ранди кладет мужу голову на плечо. Они все втроем смотрят, как заходит солнце. Олауг не знала, что думали при этом супруги Швабе, но сама она мечтала о том, что однажды солнце взойдет и для нее. Молодое и красивое.

Олауг непроизвольно бросила взгляд на окно комнаты для прислуги. Там не было Ины, не было молодой Олауг. Только темное стекло, отражающее взбитые сливки облаков.

Ей захотелось плакать из-за того, что лето проходит. Может, не так быстро, но проходит. А потом остаток жизни потечет своим чередом. Строго по расписанию. Ведь расписание – штука нужная.