Трое - Фоллетт Кен

Борг дважды провел руками по короткой стрижке седеющих волос и крепко растер уши.

– Не понимаю…

– Я еще не разработал все в деталях, но уверен, что это единственный способ тайно провести такую операцию.

– Так иди и разрабатывай все детали.

– Но ты хотел вывести меня из дела.

– М-да… – Борг нерешительно склонил голову с одной стороны на другую. – Если я введу в операцию опытного человека, чтобы заменить тебя, то и его могут вычислить.

– А если будет введен неизвестный, то он будет и неопытен.

– Плюс к тому, я не уверен, есть ли такой опытный или знающий, который может справиться с делом не хуже тебя. И есть кое-что еще, чего ты не знаешь.

Они остановились перед макетом ядерного реактора.

– Ну? – спросил Дикштейн.

– Мы получили донесение из Каттара. Русские теперь помогают им. И мы должны поторопиться, Дикштейн. Я не могу позволить оттяжек, а изменение наших планов неминуемо будет связано с задержкой.

– Устроит ли ноябрь?

Борг кивнул.

– Почти. – Видно было, что он принял определенное решение. – Хорошо. Я оставляю тебя в деле. Но действовать тебе придется очень скрытно, погореть ты не должен.

Дикштейн широко ухмыльнулся и хлопнул Борга по спине.

– Ты настоящий друг, Пьер. Можешь не беспокоиться, я их обведу вокруг пальца.

Борг нахмурился.

– Что это с тобой? Улыбка так и не сползает у тебя с физиономии.

– Только из-за твоего лицезрения. Твоя физиономия возбуждающе действует на меня. Твое радостное отношение к миру просто заразительно. А когда ты улыбаешься, Пьер, весь мир смеется вместе с тобой.

– Ну, ты совсем рехнулся, – буркнул Борг.

Пьер Борг мог быть вульгарным, бесцеремонным, злым и надоедливым, но далеко не глупым. «Может, он и сукин сын, – говаривали о нем, – но чертовски умный сукин сын». К тому времени, когда они расстались, он догадался, что в жизни Ната Дикштейна произошло что-то важное.

Он размышлял на эту тему, возвращаясь в израильское посольство в Палас-Грин в Кенсингтоне. За те двадцать лет, когда они впервые встретились, Дикштейн почти не менялся. Его внутренняя сила исключительно редко давала о себе знать. Он всегда был тих и сдержан; неизменно выглядел как безработный банковский клерк, и, не считая редких проявлений его едкого циничного ума, он был, скорее, застенчив и молчалив.

До сегодняшнего дня.

На первых минутах встречи он был в привычном для себя облике – сдержан и замкнут. Но ближе к концу он предстал в роли типичного беззаботного воробья-кокни, какие шествуют по экранам голливудских фильмов.

Борг должен разобраться, в чем причина.

Он многое мог стерпеть от большинства своих агентов. Если дела у агента шли успешно и он работал эффективно и с отдачей, он мог позволить себе быть нервным, агрессивным, непослушным и даже проявлять садистские наклонности – лишь бы Борг знал об этом. Он мог позволить им ошибки, но не мог позволить себе иметь дело с чем-то непонятным и неизвестным. Он не может полностью доверять Дикштейну, пока не поймет, в чем причина происшедших в нем изменений. Вот и все. В принципе он не возражал, если у кого-то из его агентов появится радостное отношение к миру.

Ему удалось незамеченным проскользнуть в посольство. Он установит слежку за Дикштейном, решил он. Что потребует две машины и три смены работников, по восемь часов каждая. Глава лондонского отделения будет жаловаться. Ну и черт с ним!

Необходимость выяснить, что произошло с Дикштейном, была только одной причиной, по которой Борг решил не выпускать его из-под наблюдения. Другая причина была куда важнее. Пока у Дикштейна на руках есть только половина плана, и вряд ли кто-либо другой сможет завершить его. Никто лучше Дикштейна не разработает его до конца. И как только его стараниями все встанет на места, только тогда кто-то другой переймет его к воплощению. Борг решил вывести его из дела при первой же возможности. Дикштейн будет в ярости; он решит, что ему не доверяют.

Ну и черт с ним тоже!

По сути, майор Петр Алексеевич Тюрин не любил Ростова. Он вообще не испытывал симпатии ни к кому из своих начальников: с его точки зрения, надо быть настоящей крысой, чтобы в КГБ подняться выше майора. Тем не менее, он испытывал своеобразную привязанность к своему умному и решительному шефу. Тюрин был далеко не глуп, особенно в делах, связанных с электроникой, но не мог управлять людьми. Он получил звание майора лишь потому, что входил в состав команды Ростова, которой сопутствовала удача.

«Абба Аллон. Выходит с Хай-стрит. Откликнетесь, пятьдесят второй или девятый. Где вы, пятьдесят второй?»

«Пятьдесят второй. Мы рядом. Мы переймем его. Как он выглядит?»

«Нейлоновый плащ, зеленая шапка, усы».

Как друг, Ростов собой ничего не представлял, но в роли врага он достаточно опасен. Тот полковник Петров в Лондоне уже успел убедиться в этом. Он попытался отделаться от Ростова и был несказанно удивлен, когда в середине ночи его поднял звонок от самого главы КГБ Юрия Владимировича Андропова.

Ростов получил в свое распоряжение лучших топтунов Петрова и большинство машин. Район вокруг израильского посольства в Лондоне заполонили агенты – кто-то даже сострил: «Красных тут больше, чем в Кремлевской больнице», – но заметить их было очень трудно. Они сидели в автомобилях, фургонах, микроавтобусах и грузовиках и еще к тому же в машине, которая как две капли воды смахивала на полицейский фургон Метрополитен-полис. Многие были на своих двоих, то заходя, якобы по делу, в общественные здания по соседству, то прогуливаясь по улицам и по дорожкам соседнего парка. Один из агентов оказался даже внутри посольства, где на ужасном ломаном английском попытался узнать, что ему надо делать для эмиграции в Израиль.

Никто из агентов не околачивался вблизи посольства Израиля. За дверями его наблюдал только один член команды – Ростов, который в полумиле отсюда, на двенадцатом этаже отеля вел наблюдение через мощную цейсовскую оптику, укрепленную на треножнике.

В его распоряжении был, наряду с телескопом, и передатчик. У каждого из агентов снаружи был уоки-токи. Ростов вел переговоры с ними на беглом русском, то и дело пуская в ход кодовые слова, а частоты, на которых он вел разговоры и на которых ему отвечали, менялись каждые пять минут в соответствии с программой миникомпьютеров, встроенных в каждый передатчик. Придумал эту систему Тюрин.

«Восьмой, двигайтесь в северную сторону».

«Понятно».

Располагайся израильтяне в Белгравии, местоположении многих посольств, задача Ростова была бы куда труднее. Там почти не было магазинов, кафе или общественных учреждений, и агентам негде было бы скрыться; и в силу того, что район этот был тихим, благополучным и заполненным посольствами, полиция сразу бы обратила внимание на любую подозрительную активность в районе.

Сам Тюрин сидел в пабе на Кенисингтон-Черч-стрит. Человек из резидентуры КГБ рассказал ему, что этот паб часто посещается ребятами из «Специального отдела» – несколько забавное наименование для политической полиции Скотланд-Ярда. Четверо молодых, людей в отглаженных костюмах, которые пили виски у стойки бара, скорее всего, были детективами. Они не знали Тюрина, и вряд ли он мог привлечь их особый интерес, обрати они на него внимание.

Во всяком случае, Тюрин не сомневался, что не привлекает к себе внимания, кроме рассеянных взглядов случайных посетителей. Он был невысок ростом и, скорее, полноват, с крупным носом и испещренным красноватыми жилками лицом запойного пьяницы. Поверх зеленого свитера на нем был серый плащ. Дождь лишил его брюки последних воспоминаний о складках. Он сидел в углу зала с кружкой пива на столике и мисочкой жареного картофеля. От радиоприемника в нагрудном кармане шел тоненький проводок телесного цвета к затычке в левом ухе, которая смахивала на слуховой аппарат. Левым боком он сидел к стене. Он мог разговаривать с Ростовым, делая вид, что заглядывает во внутренний карман плаща, отвернувшись от посетителей и тихо бормоча слова в маленькое перфорированное отверстие в верхней части передатчика.

Наблюдая, как сотрудники «спецотдела» пьют виски, он думал, что им контора, должно быть, платит больше, чем их русским коллегам: он мог позволить себе лишь одну пинту в час, а за жареный картофель приходилось расплачиваться самому. В свое время агентам в Англии позволялось брать только по полпинты пива, пока финотделу не втолковали, что во всех пабах человек, который берет полпинты пива, неминуемо обращает на себя внимание, как в России человек, что пьет водку глоточками вместо того, чтобы хлопнуть ее залпом.

«Тринадцатый, возьми зеленый «Вольво», два человека. Хай-стрит».

«Понятно».

«И один пешком… думаю, это Игал Мейер… Двадцатый?»

Двадцатым был Тюрин. Он уткнулся лицом в плечо и сказал: