Ночь Томаса - Кунц Дин

Понимая, что мы живем в обществе, где любая версия заговора принимается многими с большим доверием, чем простая и очевидная правда, я постарался помочь Хоссу Шэкетту принять мою уникальность.

— У государства есть препарат, который стимулирует ясновидение, — солгал я.

— Черт побери!

— Он годится не для всех. Нужно определенное сочетание генов. Таких, как я, мало.

— Ты видишь будущее?

— Не совсем, не впрямую. Видения приходят ко мне во сне. И они всегда неполные. Как фрагменты картинки-головоломки. Мне приходится проводить расследование, как и вам, чтобы заполнить недостающие части.

— Так ты увидел в своем сне Магик-Бич и атомные бомбы.

— Да, — ответил я, постаравшись не вздрогнуть при упоминании атомных бомб. Наверное, я действительно знал об этом с самого начала.

— Но во сне ты не видел ни меня, ни Утгарда?

— Нет.

— Когда в голове возникло твое видение, море было красным и небо… как будто бомбы взорвались прямо здесь, на берегу. Но это будет не так.

— Сны фрагментарны, иногда они полны символических, а не реальных подробностей. Где взорвутся бомбы?

— Там, где эти взрывы произведут должное впечатление. В больших городах. Через несколько недель. Все в один день. Мы всего лишь доставляем их на берег и отправляем по назначению. Главные порты, что морские, что воздушные, перекрыты детекторами радиации.

Помимо задержавшихся в нашем мире душ мертвых, я время от времени вижу других сверхъестественных существ, о которых писал в прошлом. Чернильно-черные, без лица, с постоянно меняющимися очертаниями, похожие то на кошек, то на волков, они могут просочиться в замочную скважину или через щель под дверью.

Я уверен, что они вампиры, питающиеся не кровью, а эмоциями, и им известно будущее. Они собираются там, где грядет насилие или природный катаклизм, и кормятся человеческими страданиями, которые приводят их в экстаз.

Только теперь я осознал, что ни одно из этих существ в Магик-Бич не объявилось. Страдать людям предстояло в других местах. И наверняка миллионы бодэчей уже наводнили четыре больших города, предвкушая богатую поживу, сотни тысяч и миллионы смертей. Море страданий.

— Хорошо, что у меня есть цена, — сказал я, когда Шэкетт поднялся. — Такое ощущение, что через месяц в этой стране никто не захочет жить.

— И что ты чувствуешь по этому поводу? — спросил он.

Я не мог точно определить, какой именно из трех Хоссов Шэкеттов задал мне этот вопрос.

Сыграв на жестокости садиста, мании величия политика, неудовлетворенности обоих, я придумал версию, в которую он не мог не поверить. Вспомнил свой же совет Хатчу, постарался не переигрывать, держаться максимально естественно.

— Они солгали мне насчет эффективности препарата. Уверяли меня, что через двенадцать или восемнадцать часов способность к ясновидению исчезнет. Но они знали. Одна доза — это все, что нужно. Они знали, что я останусь другим навсегда. Я уже забыл, что такое крепкий, спокойный сон. Каждую ночь видения, кошмары, даже более яркие, чем реальность. Ад может прийти на землю в тысяче обличий. Иногда я не могу проснуться. Час за часом провожу в этих ужасах. А когда наконец просыпаюсь, простыни мокрые от пота. А я в нем плаваю. И горло дерет, так я кричал во сне.

Произнося этот монолог, я смотрел ему прямо в глаза, чтобы он видел — в моих глазах лжи нет. Злых людей зачастую легко провести: они так долго обманывали, что не способны узнать правду и принимают за нее обман.

А потом я перевел взгляд на потолок, словно смотрел на страну, которая меня обманула. С каждым словом голос мой звучал спокойнее, из него уходили эмоции, пусть даже слова становились все более обвиняющими.

— Они мне солгали. А теперь говорят, что дадут мне противоядие после того, как я отслужу им пять лет. Я не верю, что оно существует. Они лгут не только потому, что я им нужен, но и ради удовольствия. Пять лет превратятся в десять. Они могут катиться в ад.

Вновь я встретился с ним взглядом.

Он молчал, и не потому, что заподозрил обман. Моя речь произвела на него впечатление.

В конце концов он продал свою страну террористам, способствовал грядущему убийству миллионов невинных людей в атомном холокосте и приговаривал еще миллионы к смерти в хаосе, который последовал бы за взрывами. Человек, который одобрял такой сценарий, более того, соглашался принять участие в его реализации, мог поверить во что угодно, даже в мою научно-фантастическую параноическую байку.

— Ты умеешь ненавидеть, сынок, — наконец вырвалось у него. — В жизни тебя ждет долгий путь.

— А что теперь?

— Я поговорю с этим человеком, подтвержу наши договоренности. Как я и сказал… пять минут, максимум десять.

— У меня наполовину онемела нога. Как насчет того, чтобы отцепить меня от стола? Я бы пока походил по камере.

— Отцеплю, как только мы с Утгардом вернемся с полиграфом, — ответил чиф. — Придется еще немного потерпеть.

Как я и предполагал, они намеревались подтвердить правдивость моих слов подручными средствами. Я не прореагировал на слово «полиграф». Детектор лжи.

— У тебя есть возражения? — спросил Хосс Шэкетт.

— Нет. Если бы мы поменялись местами, я бы поступил точно так же.

Он вышел и закрыл за собой дверь, весившую не меньше полутонны.

В камере воцарилась тишина, но не спокойствия, а предчувствия дурного, такая тяжелая, что придавила меня к стулу.

Воздух так пропитался сосновой отдушкой, что я ощущал едкий вкус, едва открывал рот, да и вонь блевотины других людей, которые побывали в этой камере до меня, не успокаивала желудок.

Бетонные стены — не шлакоблоки, которые соединяли цементным раствором. Нет, их возводили прямо на месте, заливая бетон в опалубку, в которой смонтировали арматурный каркас из стальных прутьев. Таким же был и потолок.

Воздух поступал в камеру через одну вентиляционную решетку, расположенную под потолком, через нее же и выходил. Ни один звук не мог покинуть камеру по вентиляционному каналу, а если бы проник, его заглушила бы машина, которая обеспечивала циркуляцию воздуха.

Повернувшись к мистеру Синатре, который сидел на третьем стуле, я увидел, что он наклонился вперед, уперся локтями в колени, закрыв лицо ладонями.

— Сэр, я действительно попал в переплет, — признался я.

Поскольку прикованная к столу лодыжка не позволяла мне подойти к мистеру Синатре, он подошел ко мне. Сел на стул, который ранее занимал Хосс Шэкетт, по другую сторону стола.

В потолке флуоресцентные лампы, утопленные в бетон, закрывала панель из белого, матового пластика, слепой глаз.

Единственным местом, где могли спрятать камеру видеонаблюдения, был вентиляционный тракт. Но в дырках решетки я не разглядел блеска объектива.

Учитывая жестокость допросов, которые чиф проводил здесь, жестокость, которую я в самом скором времени мог ощутить на себе, я не верил, что он вообще ее установил. Не мог не учитывать, что попади какая-нибудь видеозапись, разумеется, совершенно случайно, не в те руки, служебное расследование могло закончиться и тюремным сроком.

По той же причине я сомневался, что этот бетонный склеп оборудован подслушивающими устройствами. А кроме того, по разумению чифа, говорить мне тут было не с кем.

Самоуверенность с мистера Синатры как ветром сдуло, выглядел он крайне расстроенным.

Всю жизнь он был патриотом Америки, любил свою страну, и какая она есть, и за ее потенциал. План, о котором он услышал в этой камере, очень его огорчил.

В декабре 1941 года, после нападения на Перл-Харбор, «Голос» получил повестку, как и многие молодые люди. Но при прохождении медицинской комиссии его признали негодным даже к нестроевой службе и полностью комиссовали из-за родовой травмы — перфорированной барабанной перепонки. Потом он четыре раза пытался попасть в армию. Использовал все свои связи, которых хватало, чтобы его все-таки взяли на службу, но успеха так и не добился.

Хотя в те дни весил он 135 фунтов, хорошим боксером он был с детства, всегда пускал в ход кулаки, чтобы защитить себя или друга, компенсируя недостаток веса смелостью и быстротой. Он никогда не уходил от борьбы и наверняка стал бы образцовым солдатом, хотя время от времени у него возникали бы проблемы с армейской дисциплиной.

— Когда вы родились в квартире, которую ваши родители снимали в Хобокене, вы весили тринадцать с половиной фунтов. Ваша бабушка была опытной повитухой, но она никогда не видела такого большого младенца.

На его лице отразилось недоумение, словно он задался вопросом: а может, и мне претит все то, что я услышал от Хосса Шэкетта?

— Врач, который принимал вас, тоже не видел такого большого младенца. Ваша мать Долли, женщина миниатюрная, не доросла и до пяти футов, вот почему роды получились тяжелыми.