Мизерере - Гранже Жан-Кристоф

— Вы знаете, кто это? — спросил Касдан.

— Один из приходских священников, отец Оливье. Одежду нашли неподалеку. Раздели и изувечили его после смерти.

Не нужно быть судмедэкспертом, чтобы обнаружить эти увечья. Пустые глазницы плачут кровавыми слезами. Залитый кровью рот превращен в разверстую рану, тянущуюся от уха до уха. Кулаки жертвы сжаты. Если следовать логике убийцы, легко догадаться, что они скрывают. В правой руке язык. В левой — глаза. Или наоборот.

— Похоже, его убили во второй половине дня, — пояснил Верну. — И ни одного свидетеля. Такая бойня в церкви — и никто ничего не видел. Надо думать, днем здесь никого не бывает.

Волокин и Касдан подошли к телу. Верну простер руку:

— Стойте. Не то наступите на самое главное.

Оба сыщика замерли. У их ног на черном паркете виднелась кровавая надпись:

Фраза была дугой развернута к нефу, словно предназначалась верующим, которые соберутся в церкви. Волокин подавил дрожь. Тот же почерк, что и в квартире Насера. Округлый. Старательный. Как из прописей. Детский почерк.

— Значит, серия, — пробормотал Верну у них за спиной. — Хренова серия.

Касдан обернулся к нему:

— Что-нибудь удалось найти?

— Пусто. Но есть новость и похуже.

Волокин подошел поближе. Ему хотелось узнать, что могло быть «похуже».

— Мне звонили, — прошептал Верну. — Пытались давить на меня.

— Кто?

— Контрразведка. Служба госбезопасности. Говорят, это их дело. Уже произвели обыск у Гетца.

Касдан и Волокин понимающе переглянулись: жучки.

— Они заберут у меня расследование, — продолжал Верну с холодной яростью. — И я, черт побери, даже не узнаю почему. А все-таки я с самого начала был прав: за всем этим стоит политика.

— Уж скорее похоже на ритуальные убийства, — заметил Волокин.

Верну взглянул на него. Отер лицо ладонью и обратился к Касдану:

— В этом вся загвоздка. Явно дело рук серийного убийцы, и в то же время тут замешана политика. Я уверен.

— Что известно о священнике? — продолжал армянин.

— Пока ничего. Только начали опрашивать его окружение.

Волокин заметил смуглого седоволосого коротышку, укутанного, словно сигара в обертку, в непромокаемый плащ. Под мышкой он держал портфель. Нечто вроде лейтенанта Коломбо, который, похоже, посреди этой бойни чувствовал себя вполне непринужденно. Наверняка судмедэксперт.

Оставив Верну, Касдан направился к нему. Волокин оказался в одиночестве. И снова стал изучать церковь. Это место выбрали не случайно. Оно предназначалось для очищения и прощения. Убийство и на этот раз олицетворяло искупление. Подняв глаза, он заметил крест из красной меди, возвышавшийся посреди алтаря. В лучах света он отбрасывал медовые отблески. Вся сцена представляла собой картину. Голое тело и этот крест составляли единую вертикальную композицию. Все вместе вызывало в памяти тревожные полотна Эль Греко.

Волокин подошел к Касдану, говорившему с Коломбо. Он расслышал последние слова доктора:

— Та же песня, что и с первыми двумя.

— Ему проткнули барабанные перепонки?

— Думаю, да.

Медик говорил с испанским акцентом, напоминавшим опереточное сюсюканье, довольно забавное, но Касдан не улыбался:

— А увечья?

— Убийца не вырезал язык, как у индийца. Он вырвал глаза. И опять уже у мертвого. Ты, верно, догадываешься, что у него в каждой руке по глазу. Плюс «тунисская улыбка». Но это, по-моему, так, для антуража.

— Антуража?

— Ну да, чтобы усилить ужас целого. И ему это удалось. Как по-твоему?

Волокин бросил взгляд на жертву, заставив себя всмотреться в жуткую рану на лице. Черный оскал от уха до уха. Он не решился сказать Касдану — для него это было бы слишком, — но он чувствовал за этой улыбкой что-то детское, клоунское, только в стиле ужастика.

— А что ты скажешь об увечьях? — спросил Касдан. — Работа профи?

— Вовсе нет. Скорее жестокого дикаря. К тому же сделанная в спешке. Убийца и не пытается изощряться. Все, чего он хочет, — вырвать то, что связано с кровавой цитатой. «Лукавое пред очами Твоими сделал…»

— Это все?

— Нет. У меня для тебя хорошая новость. Похоже, тест на металлизацию у предыдущей жертвы кое-что дал.

— В ушах?

— Нет, во рту. На месте отрезанного языка выявлены следы металлизации. Их сейчас изучают. Я получу результаты вечером. Самое позднее завтра утром.

— Супер. Дашь знать?

— Ясное дело, дружище. Но за это вечером тебе снова придется меня угостить.

Касдан наконец улыбнулся:

— Вижу, ты вошел во вкус, негодник! Успокойся, принесу тебе пирожков. Позвони мне, когда закончишь вскрытие.

Армянин направился к криминалистам, толпившимся справа от алтаря. Русский последовал за ним. Касдан явно чувствовал себя здесь как акула в глубоких водах океана. Он обратился к одному из экспертов. Тот опустил капюшон, обнажив продолговатую седую голову.

Когда Воло подошел к ним вплотную, он как раз говорил:

— Напоминает кусочки паркета, но это не так. На мой взгляд, здесь то же дерево, что и на первом месте преступления.

— А на бульваре Малерб, где убили индийца, ты ведь тоже его нашел?

— Точно, в коридоре.

— Той же породы?

— Скажу через пару часов.

«Космонавт» вернулся к своим коллегам, суетившимся среди фотографических вспышек. Каждый раз сноп света превращал призраки из позитивов в негативы. Они чернели и тут же опять становились светлыми. В этом святилище их мгновенная трансформация казалась чудом. Вспышки святости, мелькавшие в храме сумрака.

— Все, валим отсюда.

Как верный пес, Волокин последовал за хозяином. В душе русский улыбался. Ведь он один владел стоящей информацией о месте преступления.

Они прошли через портал, украшенный медальонами из базальта. На площади перед церковью полицейские еле сдерживали растущую на глазах толпу. Над рядами зевак торчали камеры со знакомыми логотипами: TF1, I-TELE, LCI, FRANCE 2… У некоторых через плечо висели магнитофоны с цветами крупнейших радиостанций: RTL, EUROPE 1, NRJ.

Значит, свора почуяла добычу. Наконец-то. Журналисты пытались прорваться сквозь кордон, вопя о «свободе прессы» и «праве на информацию».

Волокин ощущал себя странно легким, свободным, ничем не стесненным.

Массмедиа вступили в большую игру.

Но никто пока не знал, что настоящими следователями в этом деле были два безымянных изгоя.

— Если вы еще не догадались, эта надпись тоже из пятидесятого псалма. Из «Мизерере».

Касдан не ответил. Он только отметил про себя, что накануне даже не потрудился прочитать полный текст псалма. Боже милостивый, он стареет. Он стареет, а они всё топчутся на месте.

— Этот текст в центре всего.

— Да неужели? — раздраженно проворчал армянин.

Он отпил глоток кофе. Какая дрянь. Чтобы подвести итоги, они выбрали забегаловку на улице Ла-Боэси. Лампы дневного света напоминали ему шары в люстрах церкви Блаженного Августина. Здесь царил тот же причудливый дух кабаре, разве что кабак был ярко освещен. На фоне ненастной ночи свет казался еще ярче.

Волокин склонился к нему. Он вертел в ладонях бутылку диетической колы. Касдан уже привыкал к его перепадам настроения. Парень словно загорался изнутри. Наверняка все дело в ломке. Если только он не принимает что-то втихую.

— Можно мне поговорить с вами о псалме?

— Валяй. Ты, похоже, в ударе.

— Считается, что большая часть молитв «Книги псалмов» написана самим Давидом. Давидом, царем-пророком. Царем-поэтом.

— И что с того?

— А то, что Давид — воплощение вины и прощения.

— Как это?

— Немного библейской истории вам не повредит. Однажды Давид увидел купающуюся женщину. То была жена Урии Хеттеянина. Он ее возжелал. И начал подбивать к ней клинья. Беда в том, что у нее был муж. Как видите, за три тысячи лет ничего нового не придумали. Но Давид — царь, у него власть. Он призывает Иоава, своего военачальника, и приказывает ему: «Поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтоб он был поражен и умер…» Значит, Давид согрешил вдвойне, совершив прелюбодеяние и убийство. Впрочем, судьба его предначертана.

— Почему?

— Потому что он рыжий. Давид — красный царь. Тот, у кого кровь на руках. На его коже от рождения есть отметины.

— И чем все кончилось?

— Давид молит Господа о прощении и получает отпущение грехов. Он вновь будет «белее снега», как сказано в «Мизерере».

— Спасибо за урок. Но к чему ты клонишь?

— Да все к тому же. Отрывки из «Мизерере» объединяют вину и прощение. Убийцы приносят грешников в жертву, чтобы покарать их. А также чтобы их спасти. Вот почему они наносят им символические увечья.