Мизерере - Гранже Жан-Кристоф

В глубине, на возвышении, в микрофон вещал мужчина лет пятидесяти, с окладистой бородой, делавшей его похожим на скандинавского пастора.

И он был облачен в форму «Асунсьона»: белую рубашку и черную полотняную куртку Касдан заметил, что на куртке нет пуговиц. Наверняка один из принятых в секте запретов.

Говорил он тихо. Касдан не прислушивался. Его поразила атмосфера приходского собрания. Разве что микрофон не отбрасывал блики и не было того зверского холода, что царит в любой французской церкви. Напротив, от этой церемонии веяло подлинным теплом, доброжелательностью, ничем не напоминавшей суровую католическую веру.

Но все это одно сплошное притворство. Витрина, служащая для отвода глаз. Касдану вспомнился концлагерь Терезиенштадт, образцовое гетто, построенное нацистами в Чехословакии, где Хартманн начинал свою службу. Не оказался ли Касдан в маленьком Терезине, где пытают детей и проводят жестокие опыты над пределом человеческих страданий?

Аплодисменты вернули его к реальности. Проповедник уже взялся за хромированную стойку микрофона, чтобы освободить сцену. Гуськом вышли дети. Около тридцати человек, все в белых рубашках и черных брюках. Только мальчики от десяти до шестнадцати лет. Но у них были такие тонкие и правильные черты лица, что их легко было принять за девочек.

Все сели. В программе значилось четыре хорала. Первым шел отрывок а капелла из Турнейс-кой мессы четырнадцатого века, «Gloria in excelsis Deo».[33] Затем «Stabat Mater dolorosa»[34] в сопровождении фортепиано из кантаты «Stabat Mater» Джованни Перголези, написанной в восемнадцатом веке. Третьей — программка придерживалась хронологического порядка — «Песня Жана Расина», опус одиннадцать Габриэля Форе в переложении для голоса и фортепиано. И наконец, «Три маленькие литургии божественного присутствия» Оливье Мессиана.

Касдан как раз размышлял над предстоящей ему скукой смертной, когда появился дирижер. Снова послышались аплодисменты. Он подумал о Вильгельме Гетце. Случалось ли ему дирижировать этим хоралом? Жил ли он здесь?

Хор запел. И тут же голоса перенесли его в иной мир, где не существовало ни половых различий, ни грехов, ни земного притяжения. Касдан вспомнил «Мизерере», который слушал в доме Гетца, когда побывал там впервые. С этого все и началось. С этой чистоты. С нот, напоминавших дыхание небесного органа. Но в его истерзанном мозгу возник другой звук: крик боли Гетца, бьющийся в свинцовых трубах.

Многоголосие заполняло пространство и, вопреки теплым тонам дерева, вызывало образы ледяных аббатств, суровых каменных сводов, монашеских одеяний и жертвоприношений. Отрицание жизни с дальним прицелом, застилавшее реальность, земной мир мрачным покровом.

Касдан сосредоточился на лицах детей. Своей бесплотностью они напоминали серебряные маски из прошлой ночи. Такие же холодные и лишенные выражения. С содроганием он ощутил жестокость ночной игры, угрозу, исходившую от детских фигурок — живого воплощения жажды убийства. Он оказался в самом логове кошмара. Среди этих хористов с пергаментными лицами были и палачи Режиса Мазуайе. «Дети-боги» Волокина, убийцы Хартманна, ангелы дьявольской чистоты…

— Нокаут в четвертом раунде. Победитель Оливье Мессиан.

Касдан очнулся от сна. Над ним склонился мужчина лет шестидесяти, с квадратной физиономией и коротко стриженными волосами с проседью. Касдан чувствовал у себя на плече его тяжелую руку. Он выпрямился на скамье. Зал опустел.

— Боюсь, я не продержался даже до Перголези, — пробормотал он. — Мне очень жаль.

Мужчина с улыбкой отступил. Он был невысоким, но массивным. Одет не в черный пиджак сектантов, а в темно-серый двубортный костюм, строгий, как униформа.

— Я — Валь-Дувшани, — представился он. — Врач из местной больницы.

— Очень жаль, — повторил Касдан, вставая и понемногу возвращаясь к реальности.

Врач протянул свою визитку. Касдан прочитал двойную фамилию. Нелегко определить ее происхождение. Словно угадав его мысли, Валь-Дувшани пояснил:

— Сложная фамилия. Как и моя история.

Он указал на двойную дверь, откуда доносился гул фуршета:

— Пойдемте пропустим по стаканчику. Глоток пива пойдет вам на пользу.

— Пива?

— Мы сами его варим.

Это «мы» говорило о многом. Валь-Дувшани входил в секту. И даже занимал в ней видное положение. Касдан послушно пошел за ним. Двери открылись. Там собралась вся публика. Люди стояли с бокалами в руках, улыбаясь и болтая. Празднование Рождества в провинциальной мэрии, совершенно такое же, как те, что сейчас происходили по всей Франции.

Подтолкнув Касдана поближе к ним, врач шепнул:

— Пейте. Ешьте. Восстанавливайте силы!

Касдан направился к буфетной стойке. За прилавком с бокалами и блюдами стояли казавшиеся бесполыми молодые люди.

— Чего желаете, месье?

На этот раз ему удалось уловить, что именно его так смущало в этом голосе.

— Пиво, пожалуйста.

Молодой человек открыл бутылку без этикетки. Касдан попытался его разговорить:

— Как вы тут? Не тяжело подолгу стоять на ногах?

— Мы привыкли, — ответил тот, наполняя бокал.

— Часто устраиваете приемы?

— Нет.

Он положил конец разговору, протянув бокал и повернувшись к Касдану спиной. Но тот уже нашел ответ. Он знал, что показалось ему странным. Голос этого мальчика был лишен признаков пола. Ни мужчина, ни женщина. И возраст не определишь. Касдан вообразил самое худшее: кастрация, инъекции веществ, останавливающих половое развитие детей. А может, и болевое воздействие, подавившее созревание подростков, подобно тому, как японские мастера прекращают рост дерева с помощью ужасной проволочной сетки, пока не сформируется уродский бонсай. Вот-вот, это половой бонсай…

Он отпил глоток пива. Недурно. И тут же его захватило воспоминание. Он вспомнил об американской секте «Haven's Gate»,[35] члены которой покончили с собой в конце девяностых годов прошлого века, чтобы попасть на космический корабль, ожидавший их за далекой кометой. Касдан читал статью в «Монде». По правилам этой секты, все различия между мужчинами и женщинами следовало уничтожать. У всех сектантов-самоубийц, найденных на ранчо Санто-Фе в Калифорнии, была одинаковая короткая стрижка и мешковатая черная форма вьетконговцев. Большинство мужчин оказались кастратами.

— Вы не из этих краев?

Касдан повернулся и увидел мужчину почти одного с ним роста, но худого как спичка. Вьющиеся седеющие волосы на висках, заостренное лисье лицо. Одет в темно-синий костюм, хорошо пошитый, но все же отдающий провинцией. Армянин и сам не сумел бы определить, в чем был изъян. Вероятно, в светло-каштановых ботинках, не сочетавшихся с тканью цвета индиго.

— Как вы догадались?

Мужчина громко расхохотался:

— Все очень просто. Со всеми местными жителями я знаком.

Он порывисто пожал Касдану руку. В другой руке он держал бокал с пивом. Оба они здесь были гостями.

— Бернар Льевуа, мэр Массака, городка в восточной части Флорака. А вы откуда?

— Из Парижа. Интересуюсь хорами.

— Ради такого стоило проехаться, верно?

— Давно я не слышал подобной… чистоты.

Мужчина понизил голос и взял Касдана за плечо:

— Вы хотя бы знаете, где мы?

— Если судить по преградам, которые мне пришлось преодолеть…

Льевуа продолжал еще более заговорщическим тоном:

— Обитатели «Асунсьона» остерегаются, и не напрасно. У них есть сторонники, но еще больше клеветников.

— Не стану спрашивать, на чьей вы стороне.

Тот приподнял брови, подтверждая очевидный ответ:

— Когда эти люди приехали, здесь была настоящая пустыня. Ничего не росло. Ничего не происходило. Перемены налицо. Двери их больницы открыты для местных жителей. Бесплатно! Нам предлагают лучшие школы. Молодежи дают работу. И нам это ничего не стоит. Не представляю, кем надо быть, чтобы кусать руку, которая тебя кормит.

— Кое-кто называет Колонию сектой.

Льевуа небрежно отмахнулся от намека:

— Как говорится, «единственная разница между религией и сектой заключается в количестве последователей». У людей из «Асунсьона» собственный символ веры. И что с того? Скажу вам точно: они никого к себе не заманивают. Школа у них светская, а многие врачи в их больнице такие же атеисты, как я сам. Впрочем, я толком не знаю, в чем заключается их вера. Они никогда о ней не говорят!

— Быть может, за этой сдержанностью скрывается то, что сейчас принято называть «деструктивным культом»?

— Вы о чем?

— По-моему, община поразительно преуспела…

— Вот что значит французский склад ума. Если вы хорошо зарабатываете, вас тут же заподозрят в махинациях. Дружище, эти люди трудятся с утра до вечера. Они добились прорыва в сельском хозяйстве региона. По работе и плата.