Мизерере - Гранже Жан-Кристоф

— Вы о чем?

— По-моему, община поразительно преуспела…

— Вот что значит французский склад ума. Если вы хорошо зарабатываете, вас тут же заподозрят в махинациях. Дружище, эти люди трудятся с утра до вечера. Они добились прорыва в сельском хозяйстве региона. По работе и плата.

Касдан решил гнуть свою линию:

— А эти дети? Они не кажутся вам… странноватыми?

— Печенье, месье?

Касдан обернулся, ожидая увидеть юношу, и обнаружил девушку, державшую поднос с песочным печеньем. Голос снова его обманул. Что бы ни говорил восхищенный мэр, дети в «Асунсьоне» и впрямь похожи на инопланетян.

Он взял печенье, не сводя глаз с девушки. Узкое лицо. Большой рот. Длинные руки. Узкие бедра. В ней не было ничего женского, не считая тонких черт лица.

Он отвернулся, намереваясь побольше вытянуть из мэра, но тот уже присоединился к другой группе. Тут кто-то схватил его за руку и потянул вправо. Валь-Дувшани.

— Я слышал обрывки вашего разговора с Льевуа. Похоже, вы приписываете нам дурные намерения…

Врач произнес это без всякой враждебности. Скорее с хитрецой.

— Ничего подобного, — попробовал отнекиваться Касдан.

— В наши дни невинность — такая редкость, что всегда вызывает подозрения.

— Я вовсе так не считаю.

— Потому что вы полицейский. Ведь вы полицейский?

Касдану, державшему в одной руке бокал, а в другой печенье, почудилось, что собеседник в него целится. Он промолчал.

— Мы уже привыкли к подобным визитам, — продолжал врач. — Внутренняя разведка. Контрразведка. Жандармы. Иногда они являются в открытую. Тогда мы отказываемся их впустить. А иной раз пытаются проникнуть сюда инкогнито. Как вы сегодня, воспользовавшись «днем открытых дверей». Но в сиянии нашей общины чернота ваших помыслов сразу бросается в глаза.

— Понимаю.

— Нет. Ничего вы не понимаете. Наши светлые помыслы для вас недоступны. Я говорю это без всякой вражды. Вам не понять наших ответов. Ведь вы понятия не имеете о вопросах.

Касдан тряхнул головой, не говоря ни да, ни нет. Он попытался сделать разговор более предметным:

— Бруно Хартманн сейчас здесь?

Валь-Дувшани рассмеялся в ответ:

— Вы не похожи на других полицейских. В вас сохранилось хоть что-то откровенное, непредсказуемое. — Он снова засмеялся. — Спросить у меня, здесь ли Бруно Хартманн!

— Не понимаю, чем вас так рассмешил мой вопрос.

— Похоже, вам мало что известно, капитан. Или майор?

— Майор Лионель Касдан.

— Майор. Знаете, вот уже десять лет никто не может похвастаться тем, что видел Бруно Хартманна во плоти. Хотя это и не важно. Важен только дух. Его Дело.

— Так говорил и Пол Пот во времена правления красных кхмеров. Значение имела только Ангкор, разрушительная сила, которую они разбудили. Результат вам известен.

Врач посмотрел на свой бокал с пивом. Золотистые тона отражались в его голубых глазах, придавая им оттенок липы.

— Для полицейского вы довольно образованны. Неужели в Париже наконец решили присылать к нам лучших агентов?…

— Где Хартманн?

Касдан задал вопрос так резко, словно Дувшани был уже задержан. Это оказалось ошибкой. Сухая улыбка застыла на лице врача. Армянин был здесь лишь чужаком, которого едва терпели.

— Вы поверите, если я вам скажу, что мне это не известно? Что это никому не известно?

— Нет.

— И все же вам придется удовлетвориться этим ответом.

Касдан глубоко вздохнул. Игра ему обрыдла. Он находился в раю подонков, тут у него не было сомнений, и это провинциальное собрание с приглушенным гулом голосов и пустой болтовней ничего не меняло.

Он поднял бокал:

— Как сказали вы сами, доктор, я не обычный полицейский. Совсем не обычный. Поэтому я не удовлетворюсь вашими двусмысленными улыбочками и хитрожопыми ответами. Посмотрите на меня хорошенько. И думайте обо мне. Часто думайте. Потому что я еще вернусь, и не один.

— А чтоб тебя!

Волокин заснул прямо на паркете, прижав к животу ягдташ. Рубашка испачкана рвотой. От его сна несло наркотой. В качестве подтверждения Касдан обнаружил шприц и ложечку на ночном столике. На своем ночном столике. Ему захотелось разбудить мальчишку пинками и сунуть под ледяной душ.

Но вместо этого он подхватил его под мышки. Уложил на свою постель. Раздел. Утер влажной салфеткой и прикрыл одеялами. Гнев уже улетучился. Высох, как испарина.

Касдан давно никого не судил. Разуверившись в клятвах, он уже не верил в предательство. В глубине души он стал нигилистом. Годы службы только приближали его, подобно кривой асимптоты, к Vanitas vanitatum[36] Боссюэ, в свою очередь цитировавшего Екклесиаста: «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость: узнал, что и это — томление духа».[37] Боссюэ добавил к этому слова, которые преследовали Касдана всю жизнь: «Все наши мысли, которые не обращены к Господу, принадлежат смерти».

Вот только беда, на его пути Бог так и не встретился. Он смотрел на спящего мальчика. И уже искал ему оправдания. Раз парень не выдержал, у него была на то серьезная причина. Или во всем виноват сам Касдан, потому что бросил его одного. Вдруг Касдану пришло в голову, что, быть может, все не было напрасно. И этот молодой нарк, неустойчивый, болезненный, направил его на путь истинный. Своей одержимостью, своим остервенением. Своей жаждой правды.

У них оставалась битва.

Оставалось их расследование.

Касдан опустил глаза на сумку Волокина. Битком набитую записями, карточками, фотографиями, вырезками из газет. Нет, не все напрасно. Нельзя забывать о похищенных детях. Об убийствах. Об увечьях. И о боли, которая пульсировала за стенами этой мрачной секты.

Он собрал одежду парня. Запихал ее в стиральную машину. Устанавливая программы — стирка, полоскание, сушка, — принял решение: русский больше не притронется к наркотикам. Потому что теперь он будет рядом. И вместе они этого не допустят.

Он вернулся в спальню и подоткнул мальчику одеяло. Вспомнил Давида. Сына. Не взрослого, того, что хлопнул дверью, пообещав завоевать Армению. Погрузившись в воспоминания, он присел на краешек кровати. Врач из «неотложки» только что уехал, сказав, что у ребенка обычный грипп. Нарине пошла за лекарствами. Он остался один с сыном, лежащим на диване там, где его осматривал врач. Шестилетний Давид заснул, свернувшись клубочком, горячий, словно камешек в сауне.

В тот день у Касдана было откровение. Ни болезнь, никакая другая враждебная сила больше не поразит его сына. Он всегда будет рядом. Этот комочек вызвал у него сегодня чувство сродни тому, которое переживает мать, носящая ребенка в своей утробе. Неразрывной связи. Полного единения. Слияния плоти и крови. У него в груди билось сердце его ребенка. Его обжигал жар его сына. В тот день он подтвердил свою отцовскую преданность, словно принес клятву. Отныне каждый его поступок, каждое решение будет служить его сыну. Каждый вдох, каждую мысль он посвятит этому человечку. И все будет определено им. Как и все отцы, отныне он был ребенком собственного сына.

Армянин встал и натянул куртку. Захватил ключи. Снова сел в машину и отправился на поиски дежурной аптеки. Предъявив вместо рецепта полицейское удостоверение, получил несколько упаковок суботекса. Он достаточно разбирался в наркомании, чтобы знать разницу между двумя основными заменителями героина: метадоном и бупренорфином, который продается под названием «суботекс».

Бупренорфин обладает теми же свойствами, что и метадон, но в отличие от него не вызывает никакой эйфории. Касдану совсем не улыбалось таскать с собой легавого под кайфом.

Вернувшись к себе, он взял ключ от подвала и спустился в чрево дома. Из коробки вытащил вещи Давида — свитер, рубашку, джинсы, — которые подойдут Волокину. Поднялся в свою квартиру. От шмоток разило затхлостью. Он снова включил стиралку.

Потом поставил большой чайник, чтобы приготовить себе полный термос кофе. Им овладела лихорадочная активность, все тот же синдром акулы: двигаться или умереть. И в то же время к нему со всех сторон подкрадывалась усталость. На обратном пути из «Асунсьона» он едва не заснул. Стоило ему опустить веки, как они словно наливались свинцом.

Он собрал все документы, относящиеся к расследованию. Надел очки. Устроился на диване, чтобы прочесть все еще раз. В этих заметках наверняка кроется какая-то деталь, факт, который позволит ему увидеть все с другой точки зрения.

Несколько секунд он разглядывал бокал, который положил в пакетик для сбора улик. Бокал Валь-Дувшани с его отпечатками пальцев, который он незаметно стащил во время приходского собрания, когда врач поставил его на стойку.

Он хотел проверить его личность. Инстинкт подсказывал ему, что этот человек не тот, за кого себя выдает. Хотя он о себе ничего не рассказывал, лишь упомянул о своей сложной судьбе. Если повезет, его отпечатки обнаружатся в базе отдела розыска беглых подозреваемых…