Мизерере - Гранже Жан-Кристоф

— Когда мы пришли, вы упоминали о детях. О каких?

— Не хочу говорить об этом.

Генерал Лабрюйер вдруг словно вернулся в настоящее.

— Зачем вы задаете столько вопросов? Для чего роетесь в этом старье?

Волокин снова присел на кровать поближе к офицеру.

— Четыре дня назад убили Вильгельма Гетца.

— Вот видите, преступление до добра не доводит.

— Кто еще в Париже знает о Колонии? Кого мы могли бы расспросить об учениках Хартманна?

— Если я буду любезен с вами, окажите и вы мне любезность…

Волокин встал и вышел из спальни, шепнув:

— Сейчас вернусь.

Касдан остался наедине с человеческой развалиной. У него возникло странное чувство. В этой адской спальне им удалось получить важные сведения, но он до сих пор не знал, как собрать их воедино — и напрямую связать с серийными убийствами. В одном он не сомневался: тень Хартманна нависла над ними.

На пороге появился Волокин. Он нес металлические коробочки. Бросил их старику. Потом положил пакетик из вощеной бумаги на их хромированную поверхность:

— Держи, папаша. Полагаю, ты очухался и сможешь ширнуться. В задницу или куда еще — смотри сам.

Лабрюйер схватил пакетик и коробочки и прижал их к груди, словно младенца. Русский встал перед кроватью:

— Кто в Париже может рассказать нам об «Асунсьоне»?

Генерал жадно облизал губы. Он уже предвкушал вожделенный миг нового укола.

— Есть один человек… Его зовут Милош. Бывший «ребенок» Хартманна. Один из немногих, кому удалось вырваться. Он приехал в Париж в восьмидесятых.

— Где его найти? — спросил Касдан.

— Проще простого. Он человек известный.

— Коммерсант?

— Ну да. Только товар у него специфический…

— В каком смысле?

— Он торгует болью. В Париже есть одно местечко. «Кошка-девятихвостка».

— Знаю, — произнес Волокин. — Клуб садомазохистов.

Старик уже не смотрел на них. Он торопливо открывал железную коробочку. Скрюченные пальцы схватили шприц, ложечку, жгут. Не отрывая глаз от своих сокровищ, он усмехнулся, как гиена:

— Милош способен делать только то, что знал сам: боль. Вам стоит усвоить одну истину. Хартманн — как болезнь. Неизлечимая болезнь. Заразившись ею, вы от нее и сдохнете!

— Я расскажу вам одну историю.

Голос Волокина выдавал его желание поскорее успокоиться. Касдан вел машину, не отрывая глаз от шоссе. Их обоих не отпускало напряжение. Но по разным причинам.

— Несколько лет назад у меня была подружка, — продолжал русский, — она жила на улице Кале, двадцать восемь, в Девятом округе, рядом с площадью Адольфа Макса. И вот однажды я ловлю такси и называю шоферу улицу. А он тут же спрашивает: «Дом двадцать восемь?» Тогда я не обратил на это внимания.

Свет встречных автомобилей прошивал салон. Впереди показались ответвления кольцевого бульвара.

— Через пару недель сажусь я в такси и снова называю улицу Кале. А таксист говорит: «Дом двадцать восемь?» Такое случалось не каждый раз, но довольно часто. — «Улица Кале. — Дом двадцать восемь?» Я легавый и не люблю загадок. Я провел свое расследование об этом доме и его жильцах. И ничего не нарыл. Ничего, что объясняло бы такую известность. Но как-то раз мне попался болтливый шофер, он-то меня и просветил. В доме тридцать четыре был садомазохистский клуб, где менялись партнерами. Клиенты, не решаясь назвать правильный адрес, пропускали несколько номеров на пути к своей мечте. Обычно они называли дом двадцать восемь.

В темноте светились дорожные указатели. Порт-де-Баньоле. Порт-де-Лила. Пре-Сен-Жерве. Даже на подъезде к столице движение оставалось свободным. Машина словно скользила сквозь ночь. Датчики на приборной доске блестели, как в самолете.

— Очень смешно, — произнес Касдан. — И при чем тут Милош?

— Это и был клуб «Кошка-девятихвостка».

— Здорово. И ты, конечно, знаешь, что означает это название?

— Один из символов БДСМ. Плеть-девятихвостка с узлами на концах. Говорят, что такими пираты наказывали непокорных. Приговоренный к порке должен был сам завязывать каждый узел. В мире БДСМ применение кошки-девятихвостки означает многое. Высокий градус на шкале боли.

— Смотрю, ты нынче в ударе. А что значит БДСМ?

— Английская аббревиатура: Bondage. Discipline. Sadism. Masochism. Но это можно прочитать и как Submission — подчинение, Domination — господство, доминирование. Ясно, вокруг чего все крутится.

— А что значит «bondage»?

— Искусство связывания. Никогда не читали комиксы, в которых девушек связывают и пытают?

— Давненько не попадались.

— Ну вот. Важно понимать, что БДСМ — это не садомазохизм в широком смысле слова. Это намного безопаснее и не так болезненно.

— Не улавливаю разницы.

— В основе БДСМ безопасный секс по взаимному согласию. Унижение и боль здесь поверхностные. Садомазохизм гораздо жестче. Кровавые ритуалы. Пытки. А то и беспредел.

Армянин наконец улыбнулся:

— Вроде как я старший, а приходится у тебя учиться.

Волокин засмеялся в ответ:

— Поезжайте по кольцу до Порт-де-Ла-Шапель. Оттуда до бульвара Рошешуар. Потом направо, в сторону Этуаль. От площади Клиши налево, в Девятый округ.

Касдан открыл было рот, собираясь напомнить мальчишке, что он вот уже сорок лет колесит по Парижу, но промолчал. Лучше дать ему покомандовать. Часом раньше парень перенес суровое испытание. Соприкасался с героином. Держал в руках шприц. И еще что-то такое, чего армянин никак не мог уловить. Он справился с этим как бравый солдатик, но наверняка не без потерь.

— А самого Милоша ты знаешь?

— Понаслышке. На самом деле его зовут Эрнесто Гребински. В отделе по правам несовершеннолетних на него было досье.

— Любит молоденьких?

— Нет. Просто в его клубе несколько раз ловили несовершеннолетних. «Pain-sluts», которым не исполнилось восемнадцати. Ничего общего с педофилией.

— Ты не объяснишь мне, кто такие «pain-sluts»?

— Люди, которые возбуждаются только от боли.

— А почему он называет себя Милошем?

— Понятия не имею. Может, звучит более по-славянски. Грубее. По-своему он соблюдает правила. У него строго ограниченная территория. Вечеринки. БДСМ. Он причиняет людям боль, а они ему за это платят. Вот и все.

— И ничего более жесткого? Садомазо?

— Наверное, бывают специальные вечеринки. Не знаю.

— Следовало бы прикрыть все заведения для извращенцев.

— Чтобы завели дело, нужна жалоба. Мы сейчас говорим о совершеннолетних взрослых людях, со всеми прививками, которых никто не принуждает.

Показалось надземное метро на бульваре Рошешуар. Касдан свернул направо и поехал вдоль гигантского мостового пролета, похожего на фундамент, поддерживающий ночное небо. Армянину пришел в голову титан Атлас, обреченный держать на плечах небесный свод. В три часа ночи на бульваре не было ни души.

На станции метро «Бланш» Воло велел:

— Сворачивайте налево.

Улица Бланш. Улица Кале.

— О'кей. Приехали. Давайте припаркуемся, чтобы нас не приняли за легавых.

Касдан сделал, как он говорил. Мальчишка начал его раздражать своими приказами и пояснениями. Они одновременно вышли из машины. В воздухе висели мелкие ледяные капли. Разноцветный ореол окружал натриевые лампы. Рождественскую ночь размывал кислотный ливень.

У «Кошки-девятихвостки» не было ни вывески, ни даже таблички на стене. Только черная дверь с медной ручкой и глазком.

— Позвольте мне, — шепнул Волокин.

Он взялся за ручку и постучался на старинный манер, как в ворота замка Дракулы. Тут же открылось окошко. Крошечная частая решетка.

Голос спросил:

— У вас есть клубная карта?

— А то.

Волокин прижал к глазку свое удостоверение. Дверь открылась. На пороге высился амбал. Он был выше Касдана, что удивило армянина: он не привык смотреть на людей снизу вверх.

— Вы не можете войти, — странным пронзительным голосом сказал цербер. — Вы не имеете права входить посреди ночи. Я закон знаю.

Русский открыл было рот, но тут вмешался Касдан:

— Есть закон. И есть подливка к нему. Если не пустишь нас сегодня, завтра мало тебе не покажется. Отыграемся сполна.

Великан в безупречном приталенном костюме переступал с ноги на ногу, нервно постукивая правым кулаком по левой ладони. Браслет от часов поблескивал в свете уличных фонарей.

— Мне придется доложить владельцу.

— Докладывай, приятель. Как раз к нему мы и пришли.

Вышибала вытащил мобильник, не сводя глаз с нежеланных гостей.

— Будьте любезны назвать свои имена и звания.

Касдан и Волокин расхохотались. Смех вышел нервный, слишком громкий — тщетная попытка сбросить навалившуюся на них тяжесть рождественской ночи.

Наконец армянин проговорил: