Мизерере - Гранже Жан-Кристоф

Касдан бросил взгляд в зеркало заднего вида и увидел, что за ними по тропе следуют четыре внедорожника. Настоящий кортеж, шумный и пыльный.

— Есть один путь, — сказал Роша, словно прочитав его мысли.

— Путь?

— Колония слишком велика. Они не в силах постоянно держать ее под наблюдением. Мы знаем их слабое место. Расщелину в скалах, через которую мы пройдем незамеченными. Обрушимся им как снег на голову, совсем рядом с крепостной стеной. Как в битве при Фермопилах, только нам проход поможет не защищаться, а, наоборот, нападать.

Касдан взглянул на Роша:

— Вы здесь жили, когда Колонии еще не было?

— Мы видели, как она обосновалась здесь, укоренилась, разрослась, точно раковая опухоль. Сегодня мы наблюдаем за развитием метастаз.

— Что вы называете метастазами?

— Больницу, школы, концерты. Всю ту ложь, которая помогает им усыплять бдительность жителей округи и скрывать Зло.

Касдан подумал о детях, подвергавшихся пыткам. О немыслимых опытах. О Волокине, который прошел через этот кошмар. Кошмар, сросшийся с ним и забытый, чтобы позже проявиться в тяге к наркотикам. А вдруг Воло уже в руках палачей?

Их то и дело подбрасывало на колдобинах, и мотор гневно ревел в ответ. Теперь машины ехали не по тропе, а прямиком через равнину. От окружающего простора у Касдана захватило дух. Он снова взглянул в зеркало. Еще две машины присоединились к колонне. Штурм набирал обороты.

Они ехали уже десять минут. Далеко ли еще до расщелины? Хватит ли ему времени выяснить мотивы своих новых соратников? И понять, насколько им можно верить…

— А у вас, — спросил он, — есть личные счеты с Колонией?

— Конечно. Но это долгая история. Если мы выберемся из переделки, поговорим об этом позже. Тогда вы все поймете.

Роша притормозил и подался назад. Степь была все та же. Зона ничем не отличалась от окружающего пейзажа. Такие же низкие холмы, скалы и впадины. Даже золотистый утренний свет не в силах был скрасить эту пустыню.

Касдан выбрался наружу, пока водители и пассажиры выскакивали из своих машин с оружием в руках. Слышались щелчки затворов. Воздух казался наэлектризованным, как всегда перед неминуемой битвой. Касдан с трудом подавил возбуждение. В глубине души он ликовал. Он не надеялся еще раз в жизни пережить такое.

Он опустил сумку на землю и открыл ее. Вынул чемоданчик с оптической винтовкой. Достал из кармана связку миниатюрных ключей. Отпер оба пружинных замка. Открыл чемоданчик и залюбовался частями, аккуратно уложенными в мягкие гнезда.

Он уже собирался вытащить ствол и оптический прицел, когда предчувствие заставило его поднять глаза. Пятеро мужчин в блестящих пуховиках окружили его с автоматами в руках.

Они целились в него.

Лазерные целеискатели скрестились у него на груди.

Прежде чем он понял, круг замкнулся. Ему в затылок уперся ствол. Раздался теплый, бодрый голос Роша:

— Касдан, в каком-то смысле это лучшее, что могло с тобой случиться.

Он не ответил.

Он все еще не понимал.

— Вставай. Медленно. И повернись. Естественно, с поднятыми руками.

Касдан подчинился. Тем временем правда приняла четкие очертания. Такая немыслимая, она вдруг показалась ему очевидной, и он разозлился на себя за то, что не догадался раньше. Встретившись с голубыми глазами Роша, он понял, что его догадка была верной.

Пьер Роша — это Бруно Хартманн.

Хиппи из Арро — всего лишь часовые Колонии.

— Слыхал про короля, которого пригласил другой государь и завел в лабиринт, чтобы посмеяться над ним? — спросил он, встав лицом к Касдану. — Вернувшись к себе, король позвал в гости своего обидчика и оставил его в пустыне. Он сказал ему: «Вот мой лабиринт, в нем нет ни лестниц, ни дверей. Из него ты не выйдешь, ведь у него нет ни границ, ни выходов». Эта степь — мой лабиринт, Касдан.

Он наклонился и обыскал его, забрал девятимиллиметровый «Зиг Зауэр» и бросил одному из своих приспешников. Ощупал щиколотки и нашел «глок-33», «карманный снаряд», который Касдан обычно носил на ноге.

— Граница — это не заграждение. Враги всегда пытались преодолеть ограды Колонии, хотя наши земли начинаются гораздо раньше. И важнейшие ее члены живут за ее пределами. Вечная история с похищенным письмом. Труднее всего найти то, что лежит у тебя под носом. Много лет я охраняю свою Колонию, делая вид, что слежу за ней. На самом деле я слежу за вами, непрошеными гостями.

В голове Касдана снова вспыхнуло озарение. Вильгельм Гетц, выбрав к Рождеству хоралы, первые буквы которых составляли слово «Арро», указывал вовсе не на ближайший к Колонии населенный пункт. Он стремился раскрыть тайну секты. Ее король жил в Арро. Бруно Хартманн, мозг общины, скрывался не за оградами с острыми лезвиями, а снаружи…

— Где Волокин?

— Скоро узнаешь.

— Что вы с ним делаете?

— Успокойся. Твой приезд изменил мои планы. Я решил использовать вас для полезной операции. Охоты на человека. Чтобы поднатаскать детей. Это необходимая ступень агогэ.

— А правила?

— Десять минут форы тебе и мальчишке.

— И что мы выигрываем?

— Несколько минут жизни. Больше мне нечего вам предложить.

Касдан глубоко вдохнул ледяной воздух. Умереть в этой степи, как загнанная дичь, — не такая уж позорная смерть. Все лучше, чем сдохнуть от рака в парижской больнице. Или во сне от разрыва аневризмы.

— Где сейчас Волокин?

— В степи. Если повезет, вы встретитесь и сможете объединить усилия.

Касдан улыбнулся. Да. Совсем неплохой конец. Сражаться и умереть бок о бок с Волокиным, как спартанцы.

Волокин не понимал, каким чудом он ускользнул.

Почему он цел и невредим.

И почему теперь он бежит по степи в форме колонистов — гимнастерке и штанах из черного полотна и сапогах немецкого производства.

Он бросился бежать, когда его выбросили из внедорожника, как кидают приманку перед охотой.

Бежал, не задавая себе вопросов.

Бежал, озираясь вокруг и прикидывая свои шансы на спасение.

Возделанных полей не видно. Только бесконечная равнина. Лунный пейзаж, весь в кратерах и болотах. Серо-зеленый, зелено-серый, в котором кое-где торчали голые ели, чьи иглы не выдержали порывов ветра. Вдали виднелась линия горизонта.

Ровная и жесткая, она наводила на мысль о двух трущихся друг о друга кремнях — небе и земле, которые вот-вот высекут искру.

Он продолжал свой бег. В ушах свистел ветер. Над головой у него кружили грифы. Под ногами потрескивала замерзшая трава. Словно он ступал по тонкому льду озера, хрустящему, как корочка карамельного крема. Этот слой грозил провалиться в любую минуту, и тогда его поглотят темные воды. Но пока лед держался. Как и он сам. Несмотря на раненую ногу. Несмотря на последствия анестезии. Несмотря на усталость и спазмы.

Он бежал. Бросался от скалы к скале. Перебирался через рытвины. Спотыкался о колдобины. Он цеплялся за свой собственный ритм. Собственные ощущения. Ровное дыхание. Ровный шаг. Даже боль в ноге казалась ему ровной. Привычной. Теплой.

Понемногу к нему возвращалась надежда. И тут он подсознательно почувствовал чье-то присутствие. Сбился с шага. Подвернул лодыжку. Укрылся за каменной плитой. Оглянулся назад.

Они были там.

В пятистах метрах слева от него. Плечом к плечу, шеренгой длиной в сто метров. Белые воротники, черные куртки, черные бейсболки. Воло различал их бледные, замкнутые, прекрасные лица. Самым старшим из них не было и двенадцати. У каждого в руках палочка из Acacia seyal. Из дерева тернового венца. Единственный дозволенный способ «касаться мира»…

Они выступали, будто армия на марше, рассекая палочками траву. Невозмутимая армия, выслеживающая, вынюхивающая врага. А еще они были похожи на маленьких колдунов, ищущих воду с помощью своих палочек. Это дети. Они чисты, как совершеннейшие алмазы. Ни пятнышка. Ни изъяна. Ни порока. Но это чистота Зла.

С бешено бьющимся сердцем, обливаясь потом, Воло посмотрел вперед. Там, насколько хватало глаз, простиралась степь. В конце концов он доберется до какой-нибудь деревни. Или до асфальтированной дороги. Но у него не было никакого ориентира. В машине ему завязали глаза. Остатки анестезии в крови, паника, которую он испытал на операционном столе и потом, когда его вышвырнули из внедорожника, мешали ему собраться с мыслями. Он, словно животное, мог только бежать. Нестись, как затравленный олень.

Короткими перебежками Воло продвигался вперед. Он уже не замечал неровностей почвы. Ни острой боли в ноге. Ни порывов холодного ветра. Чувствовал лишь собственный ритм, собственное тепло, образовавшее вокруг него кокон, защищавший его от времени и пространства. У него хватит сил. И ума. Он может спастись. Лучший друг человека — он сам.

Вдруг справа он заметил еще одну группу. Такой же отряд: белые лица, черная одежда. И палочки, свистевшие в воздухе. Неотвратимый марш.