Мизерере - Гранже Жан-Кристоф

— Я человек и живу среди людей. Все просто.

— Не понимаю.

Бокобза обернулся к нему и устало улыбнулся:

— В другой комнате я мог бы показать вам поучительный фильм о том, как израильские колонисты камнями перебивают кости палестинскому подростку. Ненависть — дар, которым делятся особенно охотно.

— Я все-таки не понимаю.

Исследователь скрестил руки. Его улыбка была двусмысленной. Она напоминала ледяную каплю на конце сталактита. Пока не упадет, она выглядит живой, веселой, сверкающей. Но стоит ей сорваться и разбиться о землю, как раскрывается ее истинная природа: это слеза.

— Самое печальное, — заключил Бокобза, — не то, что нацизм существовал, что он поразил целый народ и из-за него погибли миллионы людей. И даже не то, что эта гнусность существует и поныне по всей планете. По правде говоря, самое печальное то, что нацист живет в каждом из нас. Без исключения.

Семнадцать часов, а Волокин все еще сидел в интернет-кафе.

С адвокатом трудностей не возникло.

Он нашел его за полчаса.

Сначала он прошелся по сайтам, посвященным защите прав человека, а точнее, людям, пропавшим без вести при латиноамериканских военных диктатурах. Он составил список французских судебных служащих и адвокатов, занимавшихся жалобами против чилийского режима. Затем он связался с «Франстелекомом» и, представившись полицейским, твердым голосом назвал свой регистрационный номер. И наконец, обзвонил каждого из этих трепачей, занятых рождественскими хлопотами, кого застав дома (было воскресенье), а кого поймав на мобильном.

Восьмой оказалась Женевьева Харова из парижской коллегии адвокатов, специалистка по преступлениям против человечности, сотрудничающая с Международным уголовным судом в Гааге по делам бывшей Югославии и Руанды.

— Да, Вильгельм Гетц мне звонил, — признала мэтр Харова, сообщив, что она сидит в парикмахерской.

— Когда?

— Дней десять назад.

— Он рассказал вам, что у него на уме?

— Речь шла о добровольном признании. Он был готов свидетельствовать против лиц, замешанных в исчезновении людей, похищениях и пытках в Чили.

Она говорила снисходительным тоном, в котором проскальзывали нетерпение и презрение. До него доносились характерные для парикмахерской звуки. Лязганье ножниц. Шум фенов. Шепотки.

— Почему он позвонил именно вам?

— Я веду много дел такого рода, связанных с исчезновением выходцев из Франции в семьдесят третьем — семьдесят восьмом годах.

— Кто ваши подозреваемые?

— Нашей главной целью был генерал Пиночет. Был, пока не умер. Есть и другие. Командование карательных отрядов Сантьяго. Главари политической полиции.

— Вы можете назвать их имена?

— Их около тридцати.

Волокин продиктовал свой мейл и попросил ее переслать список, прежде чем праздновать Рождество.

— Что еще он вам сказал?

— Ничего особенного. Мы собирались все обсудить при встрече. Я не очень-то поверила в его историю. Понимаете, мы получаем много свидетельств от жертв. Мужчин и женщин, безвинно брошенных в тюрьму, подвергшихся пыткам. Но сами палачи к нам обращаются очень редко. А Гетц говорил о себе как о раскаявшемся палаче. Так что его свидетельство могло оказаться или очень ценным, или пустышкой.

— А он ничего не говорил о репрессиях, в которых участвовал?

— Ни слова. Правда, сказал кое-что странное.

— Что именно?

— «Преступления продолжаются». Словно речь шла о сегодняшнем дне.

— Но вы с ним так и не встретились?

— Нет. Встреча была назначена на позавчера. Он не пришел. Что подтвердило мои предположения. Очередной мифоман. Простите, но я спешу. — Послышался надменный смешок с ноткой сожаления. — Понимаете, у меня краска на голове.

Волокин не удержался от искушения поставить ее на место:

— Вильгельма Гетца убили. И одно я скажу вам наверняка: пустышкой он не был.

— Убили? Когда?

— Четыре дня назад. В церкви. Больше мне добавить нечего.

— Невероятно. В газетах ничего…

— Мы делаем все, чтобы избежать огласки. Я вам перезвоню, когда у нас появится что-то серьезное. И не забудьте: я жду от вас список фамилий.

Волокин повесил трубку. «Преступления продолжаются». И это еще мягко сказано. А ведь Гетц ничего не знал о трех будущих убийствах. Значит, он намекал на другие преступления. Но какие? И кто жертвы? Собирался ли он свидетельствовать против самого El Ogro? И почему вдруг передумал?

Легавый отбросил вопросы, на которые все равно не было ответа, и вернулся к одной из своих собственных гипотез. Об украденных детях. Решил чередовать: часть звонков он делает для Касдана, часть для себя. Между двумя направлениями расследования нет ни малейшего противоречия, потому что все это правда.

Он снова позвонил в приход Блаженного Августина, чтобы убедиться, не был ли отец Оливье хоть как-то связан с исчезновением детей. Ему ответил запыхавшийся и сдержанный священник.

— Я вас не знаю, — отрезал он.

— В каждой следственной группе шесть человек, и…

— Я не желаю говорить ни с кем, кроме капитана Маршелье. Впрочем, мне все равно некогда, и…

— Вот как мы поступим, святой отец, — одернул его Волокин. — Либо вы сейчас же и без всяких отговорок ответите на мои вопросы, либо я позвоню своим друзьям-журналистам.

— Вашим друзьям?…

— Это я сообщил им о грешках отца Оливье, он же Ален Манури.

— Но…

— У меня для них найдется еще кое-что интересное. Например, уловки, на которые пошла церковная администрация, лишь бы убедить родителей забрать заявления.

— Все было совсем не…

— Заткнитесь и отвечайте на мои вопросы! Как раз я и вел то расследование. И поверьте, я здорово разозлился, когда в последний момент оба дела развалились. Повторяю вопрос: пропадали ли дети из хора в те годы, когда у вас служил отец Оливье — да или нет?

— Да, один раз.

По рукам словно проскочил электрический разряд.

— Фамилия. Дата.

— Шарль Беллон. В апреле девяносто пятого. В итоге полиция склонилась к версии о побеге и…

— По буквам, пожалуйста.

Священник повиновался. Волокин вышел, чтобы не мешали крики детей, столпившихся у монитора, и оглушительный рев компьютерной игры. Хотя на авеню Версай было ненамного тише.

— Оливье допрашивали?

— Ну конечно. Но в то время за ним еще ничего не числилось… То есть, вы понимаете…

Воло строчил в блокноте, прижимая мобильный плечом. Четыре пропавших мальчика. Трое у Гетца. Один у Оливье. «Загонщики голосов».

— Кто вел расследование?

— Забыл.

— Постарайтесь вспомнить.

— Я ходил подписывать свои показания. В комиссариат на улице Курсель.

Первое подразделение судебной полиции, отвечающее за Восьмой округ. Больше он из священника ничего не вытянет. Он отсоединился. Почувствовал горький привкус во рту. Прошло пять лет с исчезновения мальчика. Он сам вел расследование по делу Алена Манури, но ни разу не слышал об этой истории. Только в фильмах полицейские ведомства обмениваются информацией.

Первое подразделение судебной полиции. Отличная мысль.

Он позвонил Эрику Верну, служившему в этом подразделении.

— Я больше ничего не желаю слышать об этой истории.

— Убито несколько человек. Похищены дети. Если ты не хочешь положить этому конец, тебе стоит сменить работу.

— Чего тебе надо?

Волокин объяснил. Все следственные материалы по делу Беллона. Верну ничего об этом не слышал. Тогда он еще здесь не работал, и ему никто не рассказывал об этом расследовании.

— Полагаю, они тебе нужны сегодня.

— Вчера.

— Как тебе их передать?

— По электронке.

— Девяносто пятый год. Протоколы еще не заносились в компьютер.

— Посылаешь факсом основные страницы из дела на свой компьютер, создаешь электронный документ и посылаешь его мне, capito?[18]

— Вы напали на след?

— И не забудь отправить фотографию мальчика.

Он отсоединился, чувствуя, как по шее струится пот. Следственная лихорадка шла ему на пользу. Он потел, из носа текло, а голова оставалась ясной. С самого утра он и не вспоминал о дозе. Надо держаться…

Семнадцать часов.

Темнело.

Он вытащил сигарету. Глубоко вдохнул вечерний воздух, насыщенный углекислотой. Закурил, затянулся ароматным «крейвеном». Легкие горели, все тело ломило. Хорошие симптомы. Заслуженное наказание.

От Касдана никаких вестей. Тем лучше. Хотелось еще больше продвинуться. На своей территории и своими методами. Он подумал было связаться с родителями Беллона, но разве можно ворошить такие ужасные воспоминания накануне Рождества? Немыслимо.

Отбросив выкуренную до половины сигарету, он вернулся в свое убежище, чтобы проверить почту. Ему удалось заставить Верну пошевелиться. Мейл уже пришел. Волокин проглядел материалы. Ничего существенного. Дело быстро закрыли. Тошно было смотреть, с каким безразличием полиция отнеслась к тому, как дети буквально растворились в воздухе.