Мизерере - Гранже Жан-Кристоф

— Ангел пролетел…

— В России говорят — мент родился.

— Твоя правда. — Касдан хлопнул в ладоши. — Ладно. Надо встретиться с этим генералом. Я уверен, что у Гетца было что-то на него и его дружков. Свидетельство, от которого в нашей доброй старой армии поднялась бы вонь до самых верхов…

— Напоминаю вам, что Хансен видел Гетца только в компании фрицев, в каком-то чилийском захолустье. А не в обществе французских экспертов. Между Гетцем и этими полковниками нет никакой связи.

— А я напоминаю тебе, что наши службы прослушивали квартиру Гетца. И, похоже, контрразведка очень интересуется этими убийствами. В этом бардаке есть какая-то логика. Нам предстоит распутать клубок.

Волокин подлил себе кофе. Касдан заметил, что он чистый, причесанный и свежевыбритый.

— Где ты спал? — спросил он.

— Я и не спал.

— А где помылся?

— У меня есть знакомый душевой павильон.

Заметив выражение лица армянина, Волокин улыбнулся:

— Все нарки в душе бродяги.

Зазвонил городской телефон. Касдан, не задумываясь, включил громкую связь. У него уже не было секретов от напарника. Звонил Пюиферра из службы криминалистического учета:

— На этой неделе тебе везет. У меня есть для тебя новые результаты.

— Что?

— Отпечатки обуви. Эксперты из Форта Рони наконец-то завершили исследования. Им потребовалось много времени. Потому что результаты скорее… удивительные.

— Так это не следы кроссовок?

— Нет. Совершенно ничего общего! Меня сбил с толку рисунок на подошвах. Там все наоборот. То, что я принял за бороздки на подошве, на самом деле было рельефом. Следы шипов и…

— Черт, не тяни. Что это за отпечатки?

— Немецких ботинок. Очень старых. Времен Второй мировой войны.

— Я тебе не верю.

— То ли еще будет. Один парень из Форта увлекается обувью. И историей. Я перескажу тебе его речь о возможности прочесть историю сражений по обуви, которую носили…

— Да, давай.

— О'кей. Если ему верить, это совершенно необыкновенные ботинки. Их изготовили во время войны в районе Эберсберга, в Верхней Баварии. И они предназначались только для детей. Для особенных детей.

— То есть?

— Для «детей Лебенсборна». Знаешь, человеческие племенные заводы, где эсэсовцы плодили маленьких арийцев, чтобы осуществить свою безумную мечту о чистой расе.

Армянин прошептал:

— Что за бред?

— Тот парень из Форта уверен в своей правоте. Он сравнил наши отпечатки с собственными моделями. Обещал прислать мне снимки.

— Я тебе перезвоню. Мне надо это переварить.

— Брось ты это дело, Дудук. Возвращайся к семье и ешь устриц!

— Договорились. Счастливого Рождества. И спасибо.

Длинный гудок. Напарники поняли: их расследование обернулось циклоном, а они оказались в самом его оке. И соскочить не получится. Значит, надо бросить попытки рационального объяснения тех все более абсурдных сведений, которые на них сыпались.

Касдан набрал номер, не отключая громкую связь.

— Кому вы звоните?

— Верну.

— Верну вышел из игры.

— Хочу кое-что проверить.

После шести гудков в кухне раздался голос капитана. Похоже, он был не в восторге от звонка армянина. Он уже перевернул страницу. Теперь он готовился к Рождеству и покупал детишкам подарки.

— Хорошо бы ты рассказал мне о смежных расследованиях. Гетц. Насер. Оливье.

— Я все передал уголовке.

— Ты же оставил копии в своей конторе?

— Я сейчас не в Конторе и до третьего января не работаю.

— Выслушай меня. Я понимаю, что ты покончил с этой историей. Понимаю, что она тебя достала. Но есть еще двое легавых, которым охота с ней разобраться. Мы с Волокиным. Почему бы тебе не помочь нам напоследок?

— Что, собственно, вы ищете?

— У нас есть практически неопровержимое доказательство, что это дети. Дети-убийцы, лет десяти-тринадцати. Три трупа за четыре дня. В разное время суток, в разных кварталах, посреди Парижа. Не может быть, чтобы никто ничего не видел. Наверняка есть свидетельство, хотя бы и косвенное, которое дало бы нам деталь, улику, доказывающую присутствие детей на месте преступления.

Последовало молчание. Касдан представлял себе хмурого капитана, нагруженного игрушками. Ведь армянин говорил ему о ребятишках, способных хладнокровно убивать и калечить взрослых.

— Кажется, я что-то такое встречал, — сказал наконец легавый. — Нелепую деталь, на которую не обратил внимания, но… — Он замолчал. Через громкую связь доносилось его дыхание. — Погодите, свяжусь с Конторой. И сразу перезвоню вам.

Касдан повесил трубку Волокин не сводил глаз с вазочки с круассанами. Она была пуста. Армянин поднялся. Открыл шкаф. Вытащил пакет с армянским печеньем. Поставил его перед русским. Баламут сунул руку в пакет и принялся жевать. Молча, роняя крошки.

Зазвонил телефон. Касдан схватил трубку, не дожидаясь второго гудка.

— Я так и знал, мне что-то такое попадалось, — сказал Верну. — Вчера вечером, когда вели опрос в окрестностях церкви Блаженного Августина, один из моих ребят упомянул о совершенно бредовых показаниях. Старикана. Старого-престарого… Ему не меньше девяноста. Живет в верхней части квартала Монсо, в полукилометре от церкви.

— И что он видел?

— В отчете говорится, что старик готовил себе ужин перед открытым окном. Было шестнадцать часов, прикиньте?

— А дальше?

— По его словам, дети собирались на бал-маскарад.

— Как это?

— Они были в баварских костюмах. Короткие кожаные штаны, большие башмаки, фетровые зеленые шапочки. Старик узнал костюм, потому что во время последней войны три года работал на ферме в Баварии. — Верну расхохотался. — Вместо «Ей повсюду мерещатся гномы»[14] ему повсюду мерещатся боши.

Касдану было не до смеха.

— Сколько, он сказал, их было?

— Трое или четверо. Точнее он не помнит. По-моему, старик выжил из ума.

— На чем они уехали?

— На черном внедорожнике.

— Спасибо, Верну. Пошли мне мейлом протокол.

— Я скажу своим парням, чтобы послали. Но не забудь, что сегодня все закрывается в полдень.

— Знаю. Счастливого Рождества.

— Удачи.

Касдан повесил трубку. Напарники переглянулись. Не сговариваясь, они видели одну и ту же картину. Дети в зеленых шапочках, в коротких штанах, обутые в немецкие башмаки, разъезжают по Парижу, словно сверхъестественные существа.

Дети, которые каким-то образом используют ситтим, дерево Христа.

Им не нужны были слова, чтобы сделать один и тот же вывод.

Они действительно имели дело с ангелами возмездия.

И эти ангелы были нацистами.

— Это не слишком приятные воспоминания.

Генерал Филипп Кондо-Мари стоял, заложив руки за спину, перед окном кабинета в благородной позе полководца, озирающего поле брани. Но этим благородство и ограничивалось. Генерал оказался лысым пухлым коротышкой. Необычной была лишь его крайняя бледность. Лет шестидесяти, до того бескровный, что казалось, вот-вот потеряет сознание.

Когда полицейские звонили в ворота виллы в Марн-ла-Кокет, они не верили, что прорвутся к нему. Сегодня воскресенье, у генерала гостили родные. За окнами виллы дети, стоя на стульях, украшали рождественскую елку, а женщина, очевидно, их мать, дочь или невестка генерала, развешивала в гостиной шишки омелы. Трудно себе представить более неудачное время для визита. Однако мажордом — филиппинец в свитере и джинсах — провел их в смежную комнату, а потом поднялся наверх, чтобы предупредить «мишье».

Генерал принял их через несколько минут. В полотняных брюках для яхты, темно-синем пуловере с треугольным вырезом, надетом поверх белой тенниски, и ботинках морпеха он скорее был экипирован для регаты на Кубок Америки, чем для битвы пехотинцев.

Очень спокойно, засунув руки в карманы, он предупредил:

— Даю вам десять минут.

Касдан снова начал рассказ о расследовании, не уточнив, какова их роль в этом деле. Выслушав его, Кондо-Мари окинул своих собеседников взглядом и снизошел до улыбки:

— Во время Алжирской войны я как-то видел двух алжирцев из наших вспомогательных войск, которых повстанцы взяли в плен. Их раздели, пытали, потом отпустили. После их арестовали французы, приняв за повстанцев. Затем их опознали в тюрьме другие солдаты, решив, что они дезертиры. Когда их судили, они уже ни на что не были похожи. Ни алжирцы, ни французы, ни военные, ни штатские, ни герои, ни дезертиры. — Улыбка на его мертвенно-бледном лице стала еще заметнее. — Вы напомнили мне тех парней.

— Спасибо за комплимент.

— Пройдемте в мой кабинет.

Они поднялись на верхний этаж — широкие деревянные ступени, стены увешаны оружием — и вошли в просторную комнату со скошенным потолком из черных балок. Кондо-Мари встал перед окном, уже не ожидая вопросов. Он знал, что ему предстояло сделать. Выложить всю правду. Очевидно, он давно поджидал двух босяков вроде них. Двух посланцев Страшного суда. И теперь был готов исполнить свой долг. Нечто вроде рождественского искупления грехов.