Из Америки – с любовью - Серебряков Владимир

Прием, устроенный нам на таможне, был не менее прохладным. Пассажиры послушно становились в очереди – очевидно, большинству процедура досмотра была не в новинку. Мы с Анджеем, пометавшись немного, пристроились в очередь к стойке, за которой восседал мрачный толстяк в кителе. Фуражку таможенник повесил на спинку стула.

Очередь двигалась медленно, под шарканье ног и тягостные вздохи. На меня ощутимо повеяло присутственным местом, и я опять вспомнил Царскосетьский аэровокзал. Простор, чистота; снующие вокруг услужливые носильщики с их вечным «позвольте-с…» – и только успевай указывать, куда поставить свои чемоданы: отнесет мигом; степенные уборщики с гудящими пылесборниками; и постоянный веселый, деловитый гул. Здесь такая тишь, что каждый вздох отдается эхом под гулким сводом; колонны почему-то хромированные, зеркальные, а зал похож на ярмарочную комнату смеха; и пахнет отчего-то затхлостью, хотя вроде бы гуляют вокруг сквозняки.

Наконец мы добрались до стойки. Я пошел первым, решившись принять удар на себя.

Таможенник долго изучал мой паспорт, еще пару минут сличал фотографию с лицом, визу глядел на просвет, выискивая водяные знаки, и наконец неохотно признал, что я имею законное право въехать на территорию Соединенных Штатов Америки и оставаться на указанной территории аж целых три месяца.

– Что везете? – спросил он, кидая подозрительные взгляды на мой чемодан.

– В чемодане – личные вещи, – ответил я, – в сумке – документы.

Таможенник пожевал губами, изображая томительную работу мысли.

– Чемодан – на ленту, – скомандовал он.

Я помедлил чуть-чуть, ожидая, что сам таможенник и займется перетаскиванием, нельзя не признать, довольно тяжелого баула. Ничего подобного не произошло. Толстяк как продолжал гнуть свой табурет к земле, так и не оторвался от него; только взгляд его становился с каждой секундой все мрачнее. Я покорно поднял чемодан и водрузил на ленту. Механизм, как и следовало ожидать, протестующе взвыл и чихнул. Меня начинал разбирать смех, хотя как раз неуместного веселья мне следовало бы избегать – вряд ли чиновник наделен чувством юмора.

Просветив икс-лучами внутренности баула, толстяк с сожалением констатировал, что вещи там лежат и вправду личные и отобрать что бы то ни было не удастся. Повезло – рядом уже громоздилась изрядная горка предметов, на мой взгляд, совершенно безобидных – фотоаппараты, радио, магнефонные пластинки (с записями непристойного содержания, надо полагать), еще какое-то барахло.

Только после этого я смог наконец проследовать мимо бдительного цербера. Не успел я миновать прорисованной на полу пунктирной линии, отмечавшей границу таможенной зоны, как меня нагнал голос толстяка:

– Эй, стойте.

Я остановился.

– А сумку?

Я грохнул чемодан о землю, вернулся и шлепнул на стойку перед таможенником эластиковую «под кожу» сумку с документами.

Официальное разрешение на ведение следствия по делу об убийстве вызвало очередной приступ причмокивания и пожевывания губ. Я всерьез начал опасаться, что сейчас толстяк примется исследовать документ на предмет подлинности, а то и того веселее – пошлет на экспертизу, но обошлось – бумага с одноголовым орликом заняла свое место в папке.

Рука американского таможенника уже поднялась было отодвинуть выпотрошенный кофр, как неожиданно дрогнула.

– А эт-то еще что? – поинтересовался толстяк опасным голосом.

«Этим» был копеечный календарик из серии «Памятники Российского искусства», который я захватил с собой на тот маловероятный случай, если мой хронометр Буре не выдержит американского климата и перестанет показывать число, день недели и фазу Луны.

– Календарь.

– Конфисковать придется, – ехидно заключил таможенник.

– За что?! – не выдержал я.

– За нарушение закона о безнравственности, – пояснил толстяк. – Видите – голая женщина нарисована. Непорядок.

– Это репродукция картины Маяковского «Женщина на закате», – терпеливо попытался объяснить я. – Шедевр живописи.

– На закате, на рассвете – какая разница? Раздетая ведь. Впрочем… – таможенник ехидно прищурился, – можете оставить себе, предварительно заклеив непрозрачной лентой.

Он помахал рулоном клейкой ленты вроде той, которой заматывают посылки на почте.

– Нет, спасибо, – ответил я вежливо. – Можете забрать. – И добавил по-русски: – Набокова на вас нет, лицемеры хреновы!