Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница - Коллинз Сьюзен

Кто-то приходит на помощь Финнику, и вот я опять лежу на столе. Тело обездвижено, запястья крепко прикручены. В ярости снова и снова бью затылком об изголовье. В руку грубо втыкают иглу. Сердце пронзает такая боль, что я прекращаю бороться и только реву, словно умирающий зверь, пока совсем не срываю голос.

Лекарство не усыпляет, а лишь усмиряет. Боль никуда не уходит; она только притупляется, как бы смазывается, и долго – наверное, целую вечность – не выпускает меня из своих когтей. Кто-то меняет трубочки. Со мной говорят успокаивающими, сочувственными голосами, однако слова скользят мимо. Все мои мысли – о Пите. Где-то там он лежит на похожем столе, и кто-то пытается выудить сведения, которых у него никогда не было.

– Китнисс… Китнисс, прости. – Голос Финника, лежащего на соседней кровати, ухитряется проникнуть в мое сознание – вероятно, из-за того, что мы одинаково страдаем. – Я хотел вернуться за ним и Джоанной, но не мог пошевелиться.

Ответа не будет. Благие намерения Одэйра интересуют меня меньше всего.

– Из них двоих Джоанне придется намного хуже. Пит ничего не знает, и они очень скоро в этом удостоверятся. Убивать его тоже нельзя: вдруг получится использовать против тебя…

– В качестве приманки? – подхватываю я, глядя в потолок. – Как Энни – против тебя, да, Финник?

Слышатся приглушенные рыдания, но мне плевать. Эту дурочку, наверное, даже не станут допрашивать. Она ускользнула от окружающих в прошлое, в свои Голодные игры. И, может статься, я скоро ее догоню. Пожалуй, я тоже схожу с ума, просто им не хватает духу сказать об этом в лицо. Да, мой рассудок определенно на грани…

– Как бы я хотел, чтобы она умерла, – произносит Финник. – Она, и другие, и мы тоже. Это лучший выход.

Что тут ответишь? Не мне с ним спорить. Давно ли сама бродила по планолету со шприцем в руке, собираясь прикончить Пита. Неужели я в самом деле искренне желаю ему смерти? Нет, больше всего мне хочется… хочется возвратить его. Но это уже невозможно. Даже если мятежники свергнут правительство Капитолия, президент Сноу наверняка позаботится о том, чтобы напоследок пленнику перерезали горло. Нет. Пита не вызволить, не вернуть. Может, смерть – и впрямь лучший выход.

Да, но поймет ли он – или продолжит бороться? Сил у него достаточно, да и язык хорошо подвешен. Догадается ли мой бывший напарник, что для него еще есть надежда? А если догадается – воспользуется ли? Он ведь не рассчитывал на такой поворот событий. На деле, Пит уже мысленно готовился к неминуемой гибели. Возможно, узнав, что меня спасли, он еще и обрадуется. Решит, будто выполнил свою миссию.

Ненавижу его. Кажется, даже больше, чем Хеймитча.

Через какое-то время я сдаюсь. Перестаю разговаривать, отвечать на вопросы, отказываюсь от воды и пищи. Пусть колют мне в вены все, что им заблагорассудится, – этого мало, чтобы поддерживать на плаву человека, утратившего волю к жизни. Кстати, любопытная мысль: когда я умру, Пита могут наконец оставить в покое. Хотя бы в качестве безгласого прислужника будущим трибутам Двенадцатого дистрикта. А там, со временем, можно будет подумать и о побеге. Получается, моя смерть еще могла бы его спасти.

Впрочем, неважно. Достаточно и того, чтобы умереть назло. Прежде всего назло Хеймитчу, ведь именно он превратил и меня, и Пита в марионеток. А я-то ему доверяла. Сама отдала в руки то, что было мне дорого… Предатель.

«Вот почему тебя и не допускают к серьезным планам», – сказал он.

Верно. Кто же в здравом уме свяжется с девушкой, не способной увидеть разницу между врагом и другом?

Бесконечно подходят люди, чтобы поговорить, но для меня теперь их голоса – точно стрекот насекомых из джунглей. Бессмысленные, отдаленные звуки. Опасные, только если к ним подойти слишком близко. Стоит мне различить хоть слово, как я начинаю стонать и требовать успокоительного, потом уже все безразлично.

И вот однажды, открыв глаза, я вижу перед собой человека, от которого не могу отгородиться. Того, кто не намерен ни заискивать, ни объясняться, ни умолять меня перемениться. Ему одному известно, как я устроена.

– Гейл, – шепчу я.

– Привет, Кискисс. – Он подается вперед и убирает прядку волос, упавшую мне на глаза.

Половину лица у него покрывает свежий ожог, одна рука покоится в перевязи, а под шахтерской робой белеют бинты. Что произошло? Откуда Гейл вообще здесь взялся? Похоже, дома стряслось что-то ужасное.

Не то чтобы я позабыла о Пите – скорее, вспомнила остальных близких мне людей. Стоило бросить взгляд на Гейла, и они ворвались в мою действительность, настойчиво требуя внимания.

– Прим? – выдыхаю я.

– Жива. И твоя мама тоже. Я их вовремя вытащил.

– Значит, они уже не в Двенадцатом дистрикте?

– После Голодных игр появились планолеты. Сыпали зажигательными бомбами. – Гейл запинается. – Ну, ты же помнишь, что случилось с Котлом.

Помню. Я видела пожар. Старый склад был пропитан угольной пылью. Как и весь дистрикт… Представляю себе дождь из зажигательных бомб над Шлаком, и внутри поднимается новая волна ужаса.

– Они уже не в Двенадцатом дистрикте? – повторяю я.

Как будто слова могут защитить от правды.

– Китнисс, – ласково произносит Гейл.

Точно таким же голосом он обращается к раненому животному, прежде чем нанести смертельный удар. Безотчетно прикрываюсь рукой, но собеседник перехватывает и крепко сжимает запястье.

– Не надо, – шепчу я.

Однако Гейл не из тех, кто стал бы хранить от меня секреты.

– Китнисс, Дистрикта номер двенадцать больше нет.

Я опускаю глаза и вижу, как на мои изношенные туфли тонким слоем ложится пепел. Вот тут стояла кровать, которую делили мы с Прим. Там, напротив, – кухонный стол. Ориентиром мне служит груда черных от сажи кирпичей, в которую превратилась печка. Как бы иначе я разобралась в этом море серости?

От Двенадцатого дистрикта не осталось почти ничего. Месяц назад капитолийские зажигательные бомбы спалили дотла бедные домишки шахтеров в Шлаке, лавки и магазины в центре и даже Дом правосудия. Огня избежала только Деревня победителей. Не знаю почему. Возможно, чтобы тем, кто приедет сюда по делам из Капитолия, было, где остановиться. Репортерам, комиссии по оценке угольных шахт, бригаде миротворцев в поисках возвращающихся беженцев.

Пока приехала лишь я. Ненадолго. Власти Тринадцатого дистрикта не одобряли мою поездку – мол, дорогостоящая и бессмысленная авантюра. Ради моей защиты им пришлось поднять по меньшей мере двенадцать планолетов, которые незримо кружат где-то вверху. Никаких полезных сведений поездка не даст. Но я должна была увидеть все сама. Даже поставила это условием нашего сотрудничества.