Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница - Коллинз Сьюзен

Толпа воет. Снег залит кровью, повсюду части детских тел. Многие дети погибли мгновенно, другие корчатся на земле. Кое-кто из них ковыляет, уставившись на парашюты в своих руках, словно внутри все-таки находится нечто ценное. Миротворцы разбирают баррикады, прокладывая путь к детям, – судя по всему, солдаты сами не ожидали того, что произошло. В брешь устремляется еще одна группа людей в белой форме, но это не миротворцы – это врачи, врачи повстанцев. Их форму ни с чем не спутаешь. Медики с аптечками в руках бросаются к детям.

Сперва я замечаю длинную светлую косу. Затем, когда девушка снимает пальто, укрывая им плачущего ребенка, я вижу, что полы рубашки выбились сзади, словно утиный хвостик. Я реагирую точно так же, как и в тот день, когда Эффи Бряк назвала ее имя. Видимо, я теряю сознание, поскольку внезапно понимаю, что сижу у основания столба и что воспоминаний о нескольких секундах у меня нет. В следующий миг я протискиваюсь сквозь толпу, выкрикивая имя девушки. Я почти у цели, почти у самой баррикады, и, кажется, девушка меня слышит – ее губы произносят мое имя.

И тут взрываются остальные парашюты.

Правда или ложь? Я горю. Огненные шары, вырвавшиеся из парашютов, пролетели сквозь поземку, над баррикадами и врезались в толпу. Один из них задел меня, когда я отворачивалась, провел языком по спине и превратил в новое существо, потушить которое так же сложно, как и солнце.

Огненному переродку знакомо только одно чувство – невыносимая боль. У него нет ни зрения, ни слуха – ничего, кроме ощущения вечно горящей плоти. Возможно, время от времени переродок теряет сознание, но какая мне разница, если даже в эти мгновения я не могу обрести покой? Я – птица Цинны, пылающая, бешено устремившаяся к чему-то неизбежному. Огненные перья растут из моего тела. Удары крыльев лишь раздувают пламя. Я сжигаю саму себя, но бесцельно.

Наконец мои крылья слабеют. Я теряю высоту, и сила тяжести погружает меня в пенистое море такого же цвета, что и глаза Финника. Я плыву на спине; она горит и под водой, но невыносимая боль стихает, превращаясь в просто боль. И сейчас, когда я дрейфую и не могу управлять своим движением, появляются они. Мертвецы.

Те, кого я любила, пролетают надо мной, словно птицы, кружат в небе, взмывают, зовут меня. Так хочется присоединиться к ним, но морская вода наполнила легкие и не дает подняться на поверхность. Те, кого я ненавидела, оказались в воде – ужасные чешуйчатые твари, они кусают снова и снова, рвут мою соленую плоть зубами-иголками, увлекают меня на дно.

Белая, с капелькой розового птичка камнем падает вниз и пытается удержать меня на поверхности, вцепившись когтями в грудь.

– Нет, Китнисс! Нет! Не уходи!

Однако те, кого я ненавидела, побеждают, и если птица не отпустит меня, то погибнет.

– Прим, отпусти!

И в конце концов она меня отпускает.

Я под водой, и все меня бросили. Я слышу только свое дыхание – с огромным усилием втягиваю воду в легкие и выталкиваю обратно. Я хочу остановиться, задержать дыхание, но море снова входит в меня против моей воли. «Дай мне умереть, дай уйти вслед за остальными», – умоляю я то, что удерживает меня здесь. Ответа нет.

Я провожу в этой ловушке дни, годы, а может, и столетия. Я мертва, но умереть мне не дозволено. Жива, но фактически мертва – и так одинока, что любое существо, пусть даже самое мерзкое, я встретила бы с распростертыми объятиями. Однако когда ко мне наконец приходит гость, это так приятно. Морфлинг. Он течет по венам, снимает боль, делает тело таким невесомым, что оно вновь поднимается на поверхность, к слою пены.

Пена. Я и впрямь дрейфую в слое пены, чувствую ее под пальцами; она облепила мое обнаженное тело. Мне очень больно, и все-таки я чувствую, что нахожусь в реальном мире – горло першит, в воздухе витает запах средства от ожогов, я слышу голос матери. Это меня пугает, и я пытаюсь вернуться в морские глубины и там во всем разобраться. Однако назад дороги нет, и постепенно меня вынуждают с этим смириться. Я – сильно обожженная девушка без крыльев. Без огня. И без сестры.

В невероятно белой больнице Капитолия надо мной колдуют врачи – завертывают в новые слои кожи, уговаривают клетки стать частью меня, крутят и растягивают руки-ноги, чтобы они встали точно на место. Все наперебой говорят, как мне повезло: глаза целы, лицо почти не пострадало, легкие хорошо реагируют на лечение. Я буду как новенькая.

Когда моя нежная кожа загрубела настолько, что может выдержать давление простыней, ко мне пускают посетителей. Морфлинг открывает двери всем – и живым, и мертвым. Хмурый, желтолицый Хеймитч, Цинна, шьющий свадебное платье, Делли, щебечущая о том, какие все добрые. Отец поет мне все четыре куплета «Дерева висельника» и предупреждает, чтобы я не рассказывала об этом матери, которая между сменами спит в кресле у моей кровати.

Проснувшись однажды, я узнаю, что вечно жить в стране грез мне не позволят. Я должна есть ртом. Разрабатывать мышцы. Ходить в туалет. Краткий визит президента Койн окончательно решает вопрос.

– Не беспокойся, – говорит она. – Я приберегла его для тебя.

Врачи все больше удивляются тому, что я не могу говорить. Я прохожу множество тестов, и хотя у меня обнаруживают повреждение связок, немота вызвана не им. Наконец главный врач, доктор Аврелий, выдвигает теорию, в соответствии с которой моя безгласость вызвана не физическими повреждениями, а эмоциональной травмой. Врачи предлагают сотни методов лечения, но Аврелий требует, чтобы меня оставили в покое. Я ни кого ни о чем не спрашиваю, и тем не менее поток информации не иссякает. О войне: Капитолий пал в тот же день, когда с неба слетели парашюты, Панемом правит президент Койн, повстанцы уничтожают последние очаги сопротивления. О президенте Сноу: он в плену, его ждет суд и почти наверняка – казнь. О моем отряде: Крессиду с Поллуксом отправили в дистрикты снимать репортаж о разрушениях, вызванных войной. Гейл, который получил две пули при попытке к бегству, зачищает Второй от миротворцев. Пит все еще в ожоговом отделении. Он все-таки добрался до Круглой площади. О моей семье: мать ищет утешения в работе.

У меня работы нет, и поэтому горе накрывает меня с головой. Силы поддерживает только обещание Койн. Я смогу убить Сноу. Потом у меня не останется ничего.

В конце концов меня выписывают из больницы и поселяют вместе с матерью в одной из комнат президентского дворца. Мама почти не появляется – она ест и спит на работе. Ухаживать за мной – следить за тем, чтобы я ела и принимала лекарства, – приходится Хеймитчу. Работа эта нелегкая, ведь я снова веду себя, как в Тринадцатом, – гуляю без разрешения по дворцу, захожу в спальни, кабинеты, залы, ванные комнаты, ищу укромные местечки. Шкаф, полный мехов. Шкафчик в библиотеке. Давно забытая ванна в комнате, забитой старой мебелью. В моих тайниках темно, так что найти меня здесь невозможно. Я сворачиваюсь клубочком, сжимаюсь, пытаюсь совсем исчезнуть. Затем, в полной тишине, я снова и снова кручу на запястье браслет с надписью: «Психически нездорова».