Огромный черный корабль - Березин Федор Дмитриевич

Он все же сделал еще два шага вперед в направлении, где ему почудилось движение. И снова красная молния юркнула справа, уходя за спину. Он чуть не выпустил заряд, палец едва заметно тронул курковую скобу, костенея в последний момент. Браст повернулся: ничего там не было. И все-таки он шагнул еще, заходя за высокую, по колено хвощеподобную траву. Затем он вновь оглянулся, глянул под ноги, всмотрелся вперед, немного пришел в себя, видя вблизи высоченный, грязный, бронированный бок родного мостоукладчика. Он шагнул... Едва не наступил... И только тут увидел. Когда он это четко разглядел: ноги приросли к месту.

Оно сидело, присев на длинных лапах, опустив брюшко (увесистую, килограммовую брюшину) к самому мху, а лапы, мохнатые зеленеющие лапы растопыривались во все стороны и не было им числа, оно совсем слилось с фоном, словно полупрозрачное жидкое стекло, отражая окружающую действительность, а вот глаза – четыре мерцающих точки – его выдали. Браст замер: не стрелять, не бежать, ни черта он не мог совершить... Оно было такое большое, и такое быстрое, и столь незаметное одновременно. Наверное, он бы ничего и не успел, если бы оно атаковало. Когда оно шевельнулось, защитная окраска тут же пропала: оно стало ярко красное. Большущая паукообразная дрянь, сантиметров двадцать длиной, не считая ног, на которых оно приподнялось повыше, а четыре передних страшных отростка, оно выбросило вверх, к человеку и теперь уже совсем мизерное расстояние отделяло это страшилище от Браста. Зрачки человека приобрели свойство телескопа, они до невероятности сузили обзор. Браст теперь видел только страшную жующую саму себя мохнатую пасть: шесть раскрытых лепестками челюстей заглатывающих воздух... Покуда только воздух. Они уже почти добрались до человека. Он не почувствовал, он просто понял, что передние многолоктевые лапы дотронулись до него, и острый коготь протыкает жесткую защитную одежду, буравя опору для подтягивания тяжелого членистоногого тельца, словно надо было выпендриваться, а нельзя было просто прыгнуть, задавливая лицо и забивая ноздри шерстью, и с ходу выпить глаза.

Что-то случилось, насторожило этот маленький ужасный мозг. Паук сразу отпрянул, уменьшаясь, втягивая ноги и жующий бутон, зеленея, волной меняя окраску на маскировочную. Миг, и он уже двигался, боком, боком, загибая тройные коленки и пульсируя цветом, а глаза, живые зрачки без бельм, все пялились, пялились на Браста. И вот тогда, ожившее млекопитающее, наконец пришло в себя и надавило гашетку. И иголки дырявили и дырявили насквозь эту шевелящуюся, пялящуюся глазами массу и все еще смотрящую, смотрящую, даже когда лапы-ноги разлетелись окрест, сгибаясь сами для себя, живущие теперь отдельно, смотрящую даже, когда опустела обойма и когда свалившееся с плеч окостенение толкнуло человека к спасительной броне.

– Что там, командир? – спросил Пексман не оборачиваясь (он возился с регулятором подвижного сиденья).

Браст захлопнул люк, едва не отхватив пальцы.

– Господи великий Эрр! – шептал он не замечая, – Пекс, дай воды, ради солнцеликих!

10. Путаницы городов.

Первый сопровождающий, старик, циклов тридцати пяти, умер мгновенно, по-видимому, от болевого шока. Еще до того, как рухнуть на мостовую, его вельветовая куртка превратилась в лохмотья, а дряхлое тело в решето, но тем не менее, пока Лумис разоружал второго конвойного, блестящие иголки издавали очень неприятный визг, когда, пронизывая свежий труп, бились о стекломильметоловую мостовую. Водрузив молодого худощавого парня, временно ставшего манекеном, на спину, Лумис, в два прыжка, достиг входного люка высотного здания. В темном холле он нашел ступеньки и на одном дыхании добрался до пятого этажа. Неизвестно кто и за что обстрелял сопровождающих, но для тех, кто прибудет разбираться, попытка его освобождения неизвестными, могла обернуться достаточным доказательством его собственной вины. Как там было сказано в сообщение новой власти относительно лиц оказывающих сопротивление: «…таковые будут расстреливаться на месте». Весело!

Уложив живой груз на пол, Лумис попробовал выломать дверь в одной из квартир. Он искал убежища, где получится отдышаться и, может быть, отсидеться. Но когда он почти добился своего, в лицо плюнула струя липкой, остро пахнущей жидкости и он едва успел убрать руки: сверху по надтреснутой поверхности двери полилось быстро застывающее смолянистое месиво. Сразу закружилась голова и к горлу подкатил тугой непробиваемый комок, его тошнило. Захотелось сесть. Облокотившись о стену он попытался расслабиться – уйти в состояние нейропара, произнеся формулу внедрения. Но это не помогло, формула – отработанные фразы-команды не действовали. Сильнейшее отравление, констатировала не совсем умершая логика. Дыхание перехватывало, стало невыносимо тяжело внутри и окружающий мир перестал существовать, закуколившись на внутренний. Потом его переломило пополам, что-то давным-давно съеденное покинуло желудок: стало заметно легче, не потребовались даже два пальца. Он обтер губы рукавом и замер: сверху, на грани слышимости, донеслись осторожные шаги. Он смахнул выдавленные отравой слезы (в такой темноте, для увеличения зрительного восприятия, это не имело значения) и попробовал унять дрожь – его, не на шутку, знобило, по всей видимости, поднималась температура. Лумис, опустился на колени, стал шарить вокруг, пытаясь найти игломет отобранный у конвоира. Оружия исчезло, а в глазах все еще было темно. Когда в двадцати шагах вспыхнул фонарь и световой конус начал обыскивать углы, он впервые за много времени почувствовал себя беспомощным. Потом он не смог сдержать кашель и в глаза вонзился режущий луч, а тьма противно засмеялась и изрыгнула: