Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К - Фрай Макс

«Ты влип. Теперь они тебя придумают», – вот, собственно, и все. Больше ни слова. Буквы корявые, написано карандашом, с сильным нажимом, словно бы на весу… Я присмотрелся и обалдел окончательно: на плотной бумаге паспортной страницы отчетливо проступали вмятины, в точности соответствующие некоторым фрагментам текста. По всему выходило, что записку написал мент, тот самый, который так долго любовался моим черно-белым изображением, отвлекаясь от этого божественного зрелища лишь затем, чтобы помедитировать над синюшным штампом прописки. Он, зараза, больше некому. Хорош страж порядка, однако…

Это была последняя капля. Я твердо решил уезжать немедленно. Не через неделю, уладив немногочисленные дела, а первым же поездом. В Москву, где меня никто не знает. Восемь миллионов рыл – и ни одной знакомой рожи. Восхитительно!

Мне почему-то казалось, что стоит покинуть город, где меня знает каждая собака, и все уладится. Решил, будто в чужом городе чудеса, возможно, не в курсе, что они теперь должны со мною случаться. Я найду там убежище и окопаюсь. Пережду. В конце концов, мне всего-то и надо: короткий тайм-аут, крышу на место поставить, а потом – будь что будет.

Принятое решение действует на меня как лошадиная доза валерьянки. Я внезапно успокаиваюсь, ноги становятся ватными, мышцы лица расслабляются, так что даже надежные очертания моей внешности, кажется, становятся текучими, и отражение в зеркале больше похоже на отражение в зыбкой воде. Я больше не знаю, кто я такой, но этот вопрос меня, мягко говоря, не слишком тревожит. Засыпаю прямо на ковре, не обременяя себя заботами о постельных принадлежностях. «Не забудьте погасить мир перед сном», – фундаментальное правило новой техники безопасности само собой придумывается в полудреме. Мне немножко смешно, но не настолько, чтобы давать себе труд растягивать губы в улыбку. И так сойдет.

Тот, кому посчастливится увидеть вэйшэ, станет правителем. <…> По другой версии, наоборот, тот, кто увидит вэйшэ, должен тотчас же умереть.

Мне снится, будто я – двуглавая змея с фиолетовым телом и янтарными глазами. Меня обступили ученые мужи преклонных лет в экзотических костюмах, место которым скорее в этнографических музеях, чем в моих скромных сновидениях, и одни говорят, что увидеть меня – счастливая примета, а другие утверждают, что якобы встреча со мною сулит смерть. Но я-то знаю: встреча со мной не сулит ничего особенного. С каждым, кто увидит меня (и с теми, чей путь никогда не пересечется с моим) случится лишь то, что суждено, а я – лишь краткий эпизод, превращенный людским воображением в фатальное знамение. Старцы спорят, а я молчу, ибо змеи, даже о двух головах, бессловесны. Моя вынужденная немота – источник их заблуждений; я начинаю понимать, что всякая настоящая тайна сокрыта от любопытных вовсе не потому, что кому-то угодно ее хранить, а потому лишь, что она не может быть высказана вслух. Обладатели тайн не скаредны, а немы. Вероятно, это правило. Одно из.

Поскольку теплокровному существу даже в сновидении невозможно долго оставаться в хладной шкуре рептилии, я просыпаюсь в девять утра, мокрый от ледяного пота. Одежда прилипла к телу, волосы – к вискам. Смотрю в зеркало. Вполне человеческая тушка, бледная кожа и всего одна голова – какое утешение!

Говорить, впрочем, я не мог еще минут десять. При попытке издать хоть пару-тройку членораздельных звуков из горла вырвался лишь хриплый свист, до полусмерти напугавший меня самого. Потом уста наконец отверзлись, и я вывалил на ковер ворох беззлобной, но виртуозной брани. Не то со страху, не то от облегчения, не то просто для поддержания боевой формы: мне еще на вокзал за билетом идти предстояло. В очереди топтаться. Какие уж там ночные кошмары…

Он уплывает прочь в своей лодке.

В очереди стоять, однако, не пришлось. Чудеса продолжались, в билетном зале работала не одна касса, как обычно, а все шесть окошечек. В результате я даже не успел изучить расписание поездов: медитация такого рода требует длительного сосредоточения, а моя очередь подошла минуты через три.

Расписание, впрочем, и не понадобилось: изящная женщина средних лет сообщила мне, что билеты на скорый московский поезд раскуплены на две недели вперед, на пассажирский имеются лишь верхние полки в плацкартном вагоне, поэтому она рекомендует мне ехать дополнительным поездом. Отправляется сегодня, в семь вечера; ехать, правда, придется две ночи, зато в купе, на нижней полке, возможно, в полном одиночестве. «Была бы зима, – говорит, – я бы вам этот поезд не советовала: на дополнительных топят всегда очень плохо. Но сейчас – другое дело. Поедете с комфортом, без толчеи».

Ее интеллигентная речь произвела на меня почти тягостное впечатление: не может наша вокзальная кассирша обладать дикцией столичной телеведущей, ну вот не может, и все тут! За пыльным стеклом должна сидеть не симпатичная женщина, а красномордая тетка с ультрамариновыми потеками вокруг глаз и морковным ртом, и голос у нее должен быть фельдфебельский, и «г» фрикативное, и манеры грузчика из овощного магазина, и бытовая ненависть во взоре… Обман информационных ожиданий, вот как это называется!

От такого несоответствия я растерялся, размяк и позволил ей всучить мне билет на дополнительный поезд, не поинтересовавшись даже, по какому случаю его ввели, и в котором часу оный состав изволит прибыть в белокаменную столицу нашей непричесанной державы. Впрочем, не все ли равно? Ни тридцать пять часов в раскаленном, битком набитом плацкартном вагоне, ни двухнедельное ожидание меня не прельщали, а тут такая славная альтернатива!

Билет был куплен, я рассыпался в благодарностях и покинул здание вокзала. По всему выходило, что мне нужно собираться, да и пожрать не помешало бы, и еще позвонить, наверное, надо кому-нибудь. Например, Торману. И, например, Наташке. Ей можно бы даже ключи от квартиры оставить: пусть живет, ей под одной крышей с мамой давно уже тесно, а под прочими крышами Ташка надолго не задерживается…

Что касается «пожрать» – этот пункт программы я выполнил ревностно и с тщанием. Отправился в «Белый» и уничтожил там недельный запас кофе, сока и теплых слоеных булочек. – Ты хаваешь, как другие похмеляются, – уважительно заметил знакомый бармен Толик. – Можно подумать, что сдохнешь, если я тебе булку вовремя не донесу.

– А что, вполне может быть, что и сдохну, – авторитетно подтвердил я с полным ртом. – По идее, я должен был сожрать все это еще вчера утром. Или хотя бы вечером. Но не сложилось.

Толик понимающе улыбается. Он был свидетелем старта и финиша давешнего загула с «фронсами»; никто не мешает ему теперь домыслить подробности, сообразуясь лишь с собственным вкусом, благо воображение у парня, кажется, весьма живое.