Черный Янгар - Демина Карина

Светлело лицо Вилхо.

– И тебе больше ничего не надо? – Это спросил не кёниг, но Пиркко, которая поднялась по ступеням и, обойдя Янгхаара, встала по правую руку мужа. Легли белые пальцы на дряблую его ладонь, накрыли, успокаивая.

– Надо, – признал Янгхаар, отступая. – Я не прошу освободить меня от клятвы.

Серебро и золото.

А за спиной сталь клинков.

– Лишь отпусти меня.

– Ты не хочешь больше служить своему кёнигу? – Ее голос сладок, как мед диких пчел.

– Я устал воевать.

– Что ж… – Вилхо всматривается в лицо жены, словно ищет в нем одобрение. – Мы думаем, что ты можешь быть свободен.

– Благодарю, мой кёниг.

Взмах руки. И усталое:

– Иди, Янгар. Мы будем помнить о тебе.

Ему позволяют добраться до двери. И струна тетивы тревожит слух. Плачет раненый воздух. И Янгхаар успевает отшатнуться.

Острие касается шеи, отворяя кровь.

– Стой. – Этот голос заставляет подобраться и положить руки на пояс.

Ножны пусты.

А нож в руке…

– Стой, змееныш, – повторяет Ерхо Ину, и вторая стрела, пробив рукав, вонзается в двери. – Или тебя пристрелят.

Нож со звоном ударяет в кольчужную рубаху Ину.

– Дурак.

Третья стрела пробивает плечо. Больно. Но кажется, эта боль – лишь начало.

Глава 33

Сложные решения

Чужака я ощутила издали.

Снег припорошил следы, и лишь на берегу реки, оттаявшем в недавнюю оттепель, виднелись полукружья подков. От чужака пахло сталью и дымом, и невольно запах этот вызывал смутный потаенный страх. Шерсть на медвежьей шкуре подымалась дыбом, а сама она потяжелела, норовя пригнуть к земле.

Нет. Я давно уже не примеряла обличье медведицы, и если поначалу оставаться человеком было сложно – лес манил, а Горелая башня представлялась едва ли не клеткой, – то сейчас я привыкла и к башне, и к одежде, и к обуви. Ступни мои стали мягче, а кожа на руках посветлела, ногти утратили звериную плотность и остроту.

Пожалуй, если бы не шкура, плащом лежавшая на моих плечах, меня можно было бы принять за обычную женщину. И я, отмечая каждый прожитый день зарубкой на дверном косяке, радовалась.

Время шло, и судьба была ко мне милосердна. Сны и те отступили, позволяя поверить, что все у меня получится. Вот только одиночество порой было невыносимо. И я, пытаясь стряхнуть липкую тоску, выбиралась из Горелой башни, бродила окрест, слушала птичьи сплетни.

И вот наткнулась на чужака.

Он держался середины реки, скованной толстым льдом, и мохнатая коренастая лошадка ступала неторопливо. Седельные сумки были велики, а в руке чужак держал копье, украшенное тремя волчьими хвостами. С притороченного к седлу щита скалилась белая волчья голова.

Добравшись до излучины, всадник спешился, ослабил подпругу и уздечку снял. Он был деловит и нетороплив, но вскоре на берегу уже горел рыжий костер, облизывал шершавые бока котелка, в котором плавился снег. Всадник же растер лошадь досуха и повесил на шею торбу с зерном. Вот только ела она осторожно, то и дело вскидывая голову, всхрапывая. Верно, доносил ветер мой медвежий запах.

Мне же тянуло дымом.

И хлебом.

Кашей, которую чужак варил, весело напевая что-то под нос.

Он был не молод, но и не стар. Борода его была рыжей, а волосы, выбившиеся из-под шапки, – черны как смоль.

– Эй, – встав ко мне спиной, крикнул всадник, – выходи, кем бы ты ни был!

Он чуял меня.

– Выходи! Не обижу!

И я выглянула из тени.

– Здравствуй, – сказала, пробуя собственный голос на вкус. Уже много дней мне не с кем было разговаривать.

– И тебе доброго дня. Заблудилась? – Он скинул шапку и запустил пятерню в черно-рыжие, словно подпаленные, лохмы.

– Нет.

– Ты здесь живешь?

– Недалеко. – Я разглядывала чужака, а он – меня. И в его глазах не было удивления.

– Спускайся, – предложил он. – Каша готова. И хлеб есть. Не побрезгуй уж.

– Кто ты?

– Человек. Слуга кёнига. Добрый сын, верный муж, заботливый отец. Всего понемногу. А если ты об имени, то называй меня Гирко. Садись к костру, гостьей будешь.

Он подал мне деревянную миску, расписанную нехитрыми узорами, и ложку.

– Аану. – Я присела на коряжину и ноги поджала.