Я живу в этом теле - Никитин Юрий Александрович

Какой выход, мелькнула горькая мысль. Думаешь, до тебя никто не искал? Первая запись, что дошла из глубины веков, это безумный страх и стенания египетского Гильгамеша, что боялся умереть и все искал бессмертие. Увы, безуспешно…

И другие искали. Гёте две трети жизни ухлопал на поиски эликсира бессмертия, потом написал об этом «Фауста». Маркиз де Сад искал, купаясь в крови младенцев, секты всякие ищут, принося жертвы Сатане…

Пока чайник закипал, включил телевизор, сразу до предела приглушив звук, хотя Лена обычно спит, как бревно. На экране изумленный толстяк брал интервью у поджарого господина, которому можно было с одинаковым успехом дать как пятьдесят лет, так и семьдесят. Господин вспоминал времена революции, рассказывал, как он стоял в карауле Зимнего дворца, когда ворвались красные, я не успел подсчитать, сколько же ему лет, как телеведущий вклинился и напомнил, что господину пошел сто пятый год.

Я ощутил, что тоже начинаю всматриваться с жадным интересом в лицо человека, которому удалось перешагнуть за отведенные рубежи. Не страшны ли ему эти добавочные годы? Ведь семидесятилетний может себя успокаивать, что этот день еще не последний, есть же на свете и постарше люди, а каково этому старцу?

Да черт с ним, мелькнула в голове горячая, как кипяток, мысль. Зато если он столько прожил, то есть шанс и у меня?

И так же думает каждый, всплыла другая мысль, уже не такая радостная. Вот сейчас смотрят, созывают к телевизорам всех, кто на кухне или на балконе, с восторгом тычут пальцами: вот тому мужику сто четыре года! И помрут, кто в статистические пятьдесят восемь, кто чуть позже, а кто-то и раньше, оправдывая среднюю цифру.

– Что ж это я, – сказал я вслух, чувствуя на языке легкую горечь, – даже порадоваться не успел…

Лейб-гвардеец хорошо и с юмором рассказывал о тогдашних нравах, поведал о театрах и актерах того времени, цитировал длинные отрывки из Бентама и Мабли, я невольно вспомнил генсека Брежнева, который свою фамилию читал по складам на заранее заготовленной бумажке. Даже если этому феномену не сто четыре, а всего пятьдесят, все равно такие передачи надо показывать время от времени. У людей, которые все больше начинают со страхом задумываться о том, что же их ждет Потом, это вызовет прилив оптимизма, они ощутят, что еще масса времени впереди, а там наука что-то да придумает для их бессмертия… три ха-ха-ха!.. и с этими оптимистическими мыслями неожиданно умрут в пятьдесят восемь.

– А все-таки шансы повышаются, – сказал я вслух, хотя, похоже, это все-таки говорил мой разумоноситель. – Если он смог, то почему не я? К тому же пил и курил, а если я откажусь… Да еще если соблюдать режим питания и… разные другие режимы…

Против желания сердце начало постукивать учащенно. Мне сейчас только неполных тридцать. Еще масса времени для развития науки и техники. Пусть через пятьдесят лет еще не будет придумано бессмертия, но можно будет пересадить изношенное сердце, печень, почки… Суставы и сейчас пересаживают! Я согласен жить без рук-ног, но только бы жить. А с искусственными органами проживу еще с полсотни лет, если не больше, а там наука и загадку бессмертия расколет…

Звук от телевизора внезапно рванул резкий и наглый, словно взорвался снаряд. Я невольно повернул голову, и в череп через уши и глаза ворвалась мощная, хорошо продуманная высокопрофессиональными специалистами акция по навязыванию нового вида прокладок для женщин. Компьютерная графика, созданная лучшими программистами мира, умело закручивала пространство, показывая, как прокладка прилегает и высушивает, а лучшие художники планеты расцвечивали и усыпали блестками сухое ухоженное тело. Я засмотрелся, краем сознания понимая, в каких муках рождалась каждая деталь этого тридцатисекундного шедевра и что на затраченные деньги можно было бы содержать крупный научно-исследовательский институт проблем медицины в течение двух-трех лет.

Сколько рекламы, сколько людей… А сколько держав даже не подозревают о моем существовании!.. Ко рту подступила горечь, едва я попытался представить себе всю планету. Сколько людей, которые не знают обо мне! Сколько молодых девушек, которые могли бы… с которыми я мог бы… которые подошли бы мне гораздо больше, но что я могу? Что я могу в этом теле и в этой эпохе?

Щемящая тоска перед необъятностью мира и моими крохотными возможностями ушла вглубь, а оттуда вдруг кольнуло холодом, словно сердце напоролось на острое лезвие скальпеля. Страшно, что столько держав не подозревают о моем существовании, но еще страшнее… нет, об этом лучше не думать… черт, само додумывается, мысль трудно остановить, вот уже выдала, что эти державы не заметят и моей кончины, моего исчезновения. Мир исчезнет, вселенная исчезнет, жизнь прекратится, и настанет Великая Тьма, Небытие… но эти державы, и девушки в разных странах совсем-совсем не заметят этой величайшей из катастроф!!!

Я увидел черноту, от которой защемило сердце. Чернота разделялась широкой багровой полосой, а на этой полосе стояла моя бабушка, умершая давно или совсем недавно, смотря как считать, и произносила ласково и грустно: «Ну вот, мой птенчик, мы увидимся уже скоро… Еще чуть-чуть, и увидимся». Душу сковал холод: я знал, что это мое сумеречное сознание создает эту картину. Мы не увидимся, потому что бабушка давно мертва и рассыпалась в пыль. Это мозг строит иллюзии, чтобы я… не впал в панику?.. не заметался в животном страхе?.. не знаю… Поглощая фигуру бабушки, начал возникать свет, яркий и всесжигающий, я начал твердить себе в панике, подавляя страх, что сейчас это погаснет, сейчас это все пройдет… В полном бессилии понимал, что это последние мгновения моей гаснущей жизни, а когда нарастающая тьма начала сменяться странно раздробленным на мелкие квадратики светом, будто свет проходил через рифленое стекло, я сжался весь, ибо после этого света, когда в мозгу иссякают последние крупицы кислорода и мозг гаснет, наступит то страшное небытие, когда моего сознания не будет… а значит, не будет и меня. Никогда. Вовеки.

Я вынырнул из тьмы сна, ощутил тело и стучащее сердце. Страх… нет, великая печаль растворилась в теле, пропитала каждую клетку. Да, сейчас я, оказывается, еще жив. Ну и что? Очень скоро случится именно то, что увидел…

Ладонь моя лежала на соседней смятой подушке. Открыл глаза, рядом пусто, позвал:

– Лена!.. Ты где?

Из кухни доносился мерный звук срывающихся с крана капель. Прислушался, но только перекликаются диспетчеры на близком Белорусском вокзале, внизу затявкали собаки, и снова только мерный стук капель.

На столе записка: «Не стала будить, ты спал, как мертвый. Машину уже подали к подъезду. Целую, Лена».