Возвращение астровитянки - Горькавый Ник.

Только спустя три часа, отойдя от перевозбуждения и засыпая, Тайка смело подумала:

«Да, Илья, давай пойдём сегодня в кино!»

Летний Крым пах сухой душистой травой, горячей можжевеловой смолой и мокрыми солёными водорослями. Прибойный плеск смешивался с детскими криками, стрекотом цикад и рычанием автобусов, застрявших в тесных улочках.

Илья остановился у дяди Серёжи, который работал в Симеизской обсерватории, но сейчас был в отпуске. У дяди Серёжи были светло-голубые глаза, седой ёжик и загорелое лицо. У всех местных жителей загар был одинаков: лицо и руки — смуглые, жаренные на солнце, а остальное тело — белое. Местным некогда на пляже разлёживаться.

Про кулинарные способности тёти Люды, жены дяди Серёжи, на Южном берегу ходили легенды. Она даже хлеб делала свой, в специальной компьютерной печке и по хитрым рецептам. Илье больше всего нравились тёти-Людины пирожки, хотя все остальные блюда были тоже отменны. Тётя Люда работала бухгалтером в санатории «Зори чего-то там», и когда она приносила на работу свою домашнюю стряпню, то в бухгалтерию устремлялись, с трудом сохраняя чувство собственного достоинства, все коллеги. Санаторий всё время менял название, потому что каждый новый владелец хотел увековечить в вывеске именно свой рассвет. Местные предлагали назвать санаторий надёжно и привлекательно: «Зори хереса».

Вечером, когда смеркалось, Илья ужинал на веранде, заплетённой виноградной лозой, — тётя Люда привычно сокрушалась, как он мало ест, — и шёл тёмной хрустящей дорожкой на холм, где высилась массивная трёхэтажная башня телескопа.

Илья помогал наблюдателю Наташе со звучной фамилией Горыня. Все звали её за глаза — а иногда и в глаза — Горыныч. А она по доброте душевной не возражала.

Ичасто говорила, глядя на сонного Илью: — Иди в пристройку, вздремни!

Но он отказывался: не бывает лишних рук при наблюдениях на древнем телескопе с кучей застарелых болячек, да и интересно было следить на экране за мерцающими звёздами и двигающимися астероидами.

Вечерами приходили экскурсанты.

— Летающие тарелки видели? — всё время спрашивали они Наташу.

— Нет. Ещё летят! — отвечала она, улыбаясь.

— Ну хоть сигналы из космоса поймали?

— Нет. Ещё пишут.

Илья помогал Наташе наблюдать метеорные потоки.

Его сердце билось сильнее, когда метеор стремительно прочерчивал яркую линию по ночному небу. Да, да — пылинка, даже не камушек, желание загадывать бессмысленно, а всё равно приятно — как привет от космоса.

Я — тут. Не забывай меня, человек. Помни, с-скотина!

И с-сгорал метеор зря, ш-шипя и блистая.

Профессионалы смотрели на метеорные потоки сквозь свои очки: радиант, максимум потока, Леониды в этом году особенно хороши.

Наташа наводила телескоп на радиант потока — место, куда указывали яркие пальцы метеорных следов, и пыталась там найти телескопом крупные тела — метровые, а то десятиметровые. Они летели оттуда же, что и мелкие частицы, но обычно не попадали в Землю, а пролетали на расстоянии десятков, а то и сотен тысяч километров. Но эти тела были обломками комет, а исследовать обломок кометы с такого близкого, по астрономическим меркам, расстояния очень интересно. Приборы регистрировали спектральные характеристики кометного куска, его размер и форму, период вращения и признаки активности.

—Наловим кусков достаточно, а потом снова склеим из них комету. Заодно получим модель взрыва, — то ли шутя, то ли серьёзно говорила Наташа. Она объясняла Илье: — Земля работает как огромный детектор, улавливающий метеорные частицы. Как камера Вильсона для протонов. Сейчас-то что — Цефеиды да Цигниды, мелочевка, семь штук в час. Фейерверк будет в августе, когда полетят Персеиды из кометы Свифта-Туттля. Четыреста метеоров в час!

Наташа говорила, считая метеорные следы на изображении:

—Метеоры тормозятся с ускорением до десяти тысяч же, сгорают на высоте около сотни километров и совсем мелкими частицами опускаются к нам вниз. Так что мы вдыхаем довольно много космической пыли — кометной и астероидной. И межзвёздной тоже. Но дорожной пыли нам достаётся гораздо больше.

Когда под утро наваливалась дремота, Илья выбирался на террасу телескопа, смотрел на ночное море в огоньках кораблей, плывущих в дальние страны, слушал тихую музыку из долго не спящего Симеиза, задирал голову к Млечному Пути, размашисто тянущемуся через весь небосклон — от гор к морю.

Крым — волшебная страна, и по ночам это очевиднее всего.

«Какие звёзды! В городе таких не увидишь!» — думал Илья, ощущая, как слетают лепестки сна под бодрящим бризом из горно-лесного-морского воздуха. Мозг, заблудившийся в ночных полюсных поворотах, встряхивался, отстраняясь от вращения Вселенной.

Соловьиные серенады делали крымскую ночь особенной. Пять или шесть соловьев заливались среди персиковых веток и густых можжевеловых зарослей. Свист, щёлканье, перебивание — про что они поют, на чём настаивают? Все остальные птицы спят или сонно моргают, не вступая в соперничество. Слишком высокий уровень, квалификация не для всех.

Это — соловьиная ночь.

—Хорошо поют, собаки! — мечтательно говорила Наташа Горыня, выходя из башни.

Особенно любил Илья раннее крымское утро, когда в безветренном светлеющем воздухе деревья начинали рисовать по голубому неяркому небу кисточками своих листьев.

Алыча кладёт бережный мелкий мазок. Каштан смело ляпает крупными соцветиями и со-листьями. Кипарис любит готическо-штриховое письмо. Облако предпочитает белую фрактальную графику.

Вот и яйла решилась и провела по небу скупую хребтовую линию. Впечатляет. Но самым лаконичным оказался последний в конкурсе художник. Он подчеркнул голубое небо одной слегка изогнутой чертой. Сфумато пустил, налил низ синью. Непонятно за что, но очень нравится.

Поэтому лучшим художником по небу оказалось море.

А вот на верхушку высокого кипариса сел мышкующий ястреб. Вписал в небо автопортрет — клювастый гордый профиль и блохастые, всё время чешущиеся крылья.

Случался и утренний туман, который мягко расставлял деревья поблизости, пастелизовал дальние кипарисы, задёргивал окраинные горизонты, сворачивал личное пространство в ещё более личное и самодостаточное.

Даже коренным горожанам, выросшим в бензиново-асфальтовой атмосфере бетонного леса и вдруг попавшим в Крым, хотелось остаться и поселиться в одиноком домике среди разнотравного леса, вдыхать медовую сладость молодой жимолости и знойный аромат спелой мяты, слушать, задыхаясь, соловьев и любоваться гениальной линией морского горизонта.