Возвращение астровитянки - Горькавый Ник.

Зеленоглазая не любила ничего менять в своей жизни и разыгрывала каждый день по истрёпанным нотам своих привычек. Так было легче жить.

Рано вставала и размеренно занималась гимнастикой, с неудовольствием слушая хруст суставов в предельных движениях. Потом забиралась под напористый душ.

На завтрак она пила холодный сок — каждому дню недели полагался свой сорт — и съедала небольшой бутерброд, запивая его чёрным кофе, сваренным по неизменному рецепту.

Сахар — одна крохотная ложечка.

Шла в офис — не торопясь, одним и тем же маршрутом, но стараясь побольше увидеть по сторонам.

Корявые японские вишни ещё не цвели, хотя солнце горячо уговаривало их всю неделю, а птицы на деревьях по-весеннему оживлённо пересвистывались. Бульвар, старинно вымощенный красным кирпичом, резко сворачивал вправо — на Мэйн-стрит в таком же старо-английском стиле, с трёхэтажными разноцветными домами, склеенными друг с другом и типичными для центра Джорджтауна.

Из уличного фона наблюдательный глаз девушки выхватывал воробья, топчущегося босыми лапами в мокром холодном газоне; библейский отблеск солнца вокруг головы золотой статуи; разлапистый сухой лист платана, застрявший в водосточной решетке ладонью утопающего.

Бульвар безошибочно — хоть бы раз заблудился — приводил её к знакомому пятиэтажному зданию с красной крышей. Девушка медленно поднималась на мансардный уровень по лестнице — пешком полезнее, чем в лифте, но потеть тоже не стоит — и тонула в работе на целый день.

Перерыв на обед, к сожалению, традиционно не отличался постоянством: то номер журнала сдавался, и ей приходилось ограничиваться чашкой кофе за рабочим столом, то кто-нибудь из партнеров по бизнесу приглашал на ланч с приправой из деловой дискуссии.

Часто она ходила с сотрудниками в соседний суши-ресторан, стараясь узнать коллег не только с деловой стороны. Вечером — кино, концертный зал или бассейн. Ужин — в «Маджиано», в нескольких переулках от квартиры. Она любила этот ресторан в итальянском стиле и обычно каждый вечер здесь ужинала. Не бог весть какая кухня, но приятная, а от ресторанов трудно требовать большего. Причём близко от дома и уютно.

Погулять перед сном по оживлённой Мэйн-стрит, почитать, послушать новости, принять пару таблеток — и спать.

Броня привычек. Девушка напоминала разбитую дорогую вазу, которую потом хотя и аккуратно склеили, но уже обращаются с ней очень бережно, чтобы снова не сломать хрупкие скрепы черепков. Секретари — и компьютерный агент, и живая Мира — внимательно отфильтровывали всю поступающую информацию, чтобы ни один острый угол не вылез из газетной статьи или тиви-экрана и не разрушил ранимое спокойствие девушки.

Но одна вещь никак не отфильтровывалась и выбивала рыжеволосую из колеи.

Музыка.

Несколько раз в году она заставала девушку врасплох — где-нибудь на улице или в кино. Наваливались тоска с воспоминанием, взявшись за дружные когтистые руки. И ничего не поделать — приходилось выдерживать эту пытку.

Жестокую. Сладкую.

Волнение достигало уровня нервной тошноты и затыкало горло душным кляпом. Девушка закрывала глаза и крепко сплетала пальцы, пытаясь сохранить хотя бы видимость спокойствия. Но ритм танцевальной мелодии — южной, страстной — захватывал, и девушка на пять минут теряла себя, тонула в прошлом.

Её руки взлетали на его плечи… Её талия изгибалась в его крепких руках, беззаботно испытывая их объятие на прочность… Их разгорячённые счастливые лица кружились на фоне завидующего зала. Нет! Это весь мир кружился вокруг них, а они были центром вращения вселенной, маленькой и эфемерней, сложившейся в считанные минуты, хрустально затвердевшей и уже не выпустившей её… Эти минуты были самыми счастливыми в её жизни. Так всё больше и больше казалось по прошествии долгих-долгих, одиноких-одиноких лет.

В юности она была избалована вниманием и даже обожанием окружающих юношей. А она, красивая и уверенная в себе, совершила непростительность — влюбилась в худощавого парня, длинноносого и голубоглазого, совсем не светского и практически нищего. Да, он был очень симпатичен и танцевал как юный бог. Но это всё мелочи. Главное — в нём был какой-то прочный, добрый стержень. В его глазах жил ласковый свет, совершенно не находимый у других, суетливых и озабоченных только собой. Он обладал редким талантом — он умел любить.

Беда была в том, что он любил другую. Намертво, неотвратимо, неизлечимо.

Это было горе. Девушка столкнулась с ним в первый раз за свою безмятежную жизнь.

И она не справилась, сломалась. Сорвалась, бросила учебу и скомкала свою судьбу.

Конечно, она так просто не сдалась, она боролась до конца. Сначала за него, стараясь вырвать его из цепких рук той… Здесь девушка обычно не находила нужных слов — они сгорали в прозрачной жаркой ненависти.

Когда же непоправимость судьбы стала очевидной и за него бороться стало невозможно, она стала драться за себя.

Она была красива, умна и богата — как может человек быть несчастен в таких условиях?! Она ездила по модным курортам и ходила по светским вечеринкам; за ней наперебой, отталкивая друг друга, с самыми серьёзными намерениями ухаживали лучшие молодые люди из высших аристократических кругов и даже один принц. Но никто, никто не высекал ни одной искры из обожжённого жёсткого комка, оставшегося у неё вместо сердца. Равнодушие к другим шло рука об руку с больной памятью о нём. Когда девушка видела его улыбающееся счастливое лицо на тиви-экране или в газетах, то острый нож взрезал её сердце, и она заходилась в истерическом плаче или просто теряла сознание.

Обеспокоенные родители водили разбитую драгоценную девочку-вазу по психоаналитикам, психиатрам и даже гипнотизерам. Постепенно боль душевного разлома подёрнулась пеплом и жизнь стала как-то возможной, но этого оказалось категорически мало для счастья. Мужчины приглашали девушку в рестораны, на концерты, и она не дичилась, а спокойно соглашалась, равнодушно наблюдая за их попытками ухаживания — часто настойчивыми, иногда забавными, редко — отчаянными, но всегда бесполезными. Никого к себе она не приглашала после ужина и ни к кому в квартиру на чашечку кофе не поднималась.

У вас нет зажигалки? Спасибо за приятный вечер. Нет-нет — у меня много работы. Завтра сдавать журнал.

Вежливое вранье, конечно. Она это знала, и они знали или догадывались — и обижались. Холёные, самоуверенные, неглупые, но всё равно — неинтересные. Холодные. Скучные. Нежеланные.

Она ничего не могла с собой сделать. Не властна она оказалась над своими чувствами и, тем более, — над их отсутствием.