Возвращение астровитянки - Горькавый Ник.

— Более детально программу исследований мы обсудим позже, но уже сейчас можно сказать, что всем объектам и частям Солнечной системы будет уделено должное и пристальное внимание: самому Солнцу, каждой из восьми крупных планет, спутниковым системам и планетным кольцам, межпланетному солнечному ветру и магнитному полю, пылевому зодиакальному облаку, астероидам, кометам и транснептунам. Изучение тел планет и спутников включает в себя все уровни и оболочки — от ядра до магнитосферы. Экспериментальные исследования в нашу задачу не входят, но если возникнет необходимость тестирования теорий, такие проекты будут реализованы с привлечением внешних групп экспериментаторов. У меня всё.

Но только через час, ответив на множество вопросов, Хао сумел закрыть собрание.

Как только он вошёл в свой кабинет, сюда же заявилась принцесса Карина.

Хао мысленно возвёл глаза к небу: «М-магелланово облако!»

Принцесса была головной болью.

— Профессор Шон!

— Слушаю вас, Карина.

Хао никогда не называл в институте Карину принцессой. Заходя в научное учреждение, шляпы, короны и колпаки нужно оставлять в гардеробе.

—Я занимаюсь математическими моделями пульсаций звёзд…

— Я знаю.

— И готова сфокусироваться на модели Солнца («О боги, а я надеялся, что она захочет переехать в Луна-Сити…»)…но я полагаю, что нельзя прекращать моделирование ближайших и самых изученных звёзд, ведь одного Солнца недостаточно для тестирования солнечных моделей — другие звёзды дадут нам гораздо больше материала для анализа!

Хао всё понял — принцесса хочет сохранить свою старую тему, перекрасив её в новый цвет. Может, дочери старого друга Хао бы и отказал, но дочери старого врага он отказать не мог.

— Хорошо, согласен включить в тему моделирования Солнца ещё и соседние звёзды. Как тестовые объекты.

— Вы прелесть, профессор! — засветилась Карина и готова была уже упорхнуть, но в дверях задержалась: — Профессор Шон, тогда… на лекции… вы были очень бесцеремонны и даже грубы со мной. Позже, когда я училась в университете, то сто раз была готова бросить эту головоломную математику… и только эта ваша насмешливая лемма о неспособности богатых к математическим трудностям удержала меня от позорного отступления. Скажите, вы тогда были так язвительны… специально?

Профессор Шон хмыкнул:

—Ну… я счёл, что хороший внешний раздражитель будет полезен… в данном конкретном случае.

Карина помолчала и тихо сказала, не очень понятно — про что:

—Спасибо, профессор… — и исчезла.

Хао думал долго, почти месяц, колебался — стоит ли? Но всё-таки решил, что не помешает — в институте работало много зелёной молодёжи, которую ещё учить и учить. Даже если никогда не рано, то почти всегда уже поздно.

Решил и послал всем сообщение:

«Завтра, в 10 утра, профессор Хао Шон скажет речь неизвестного толка, но ничего делового не содержащую. Сбора не будет, всем оставаться на своих рабочих местах, а самые бездельники могут продолжать загорать на лужайках, просто включив т-фоны на институтский канал».

И вот он сидит за столом, налив в стакан воды.

— Здравствуйте, коллеги! Большинство из вас уже согласилось на то, что мы продолжим работать вместе, и уже испортили свои рабочие стены плакатами с пейзажами Солнечной системы. Моя речь обращена в первую очередь к тем, кто в ближайшие годы должен совершить качественный скачок в математическом моделировании и физическом понимании строения и динамики Солнечной системы.

Я решил с вами просто поболтать, поэтому и не стал вас собирать в конференц-зале, где вы будете зевать мне в лицо и думать: «Когда же этот зануда закончит брюзжать?» — вы сможете вернуться в кабинет и спокойно написать письмишко своему дружку или подружке насчёт сегодняшнего вечера.

Я даже не включаю видеосвязь, чтобы, не видя ваших скучных рож, оптимистично надеяться, что вы не смотрите сетевые анекдоты, не пьёте чай и не пишете новую статью, а внимательно слушаете меня. Вы даже можете безнаказанно храпеть во время директорской речи — только отрубите свои микрофоны.

Хао услышал отдалённый смех из динамиков обратной связи.

— Первым пунктом своей занудной речи я призову вас к научной внимательности. Это значит — замечать и дотошно исследовать ВСЕ необычные наблюдаемые отклонения от существующих моделей. Не оставляйте за спиной непонятное! Есть вероятность, что даже маленькое противоречие между теорией и экспериментом станет истоком чего-то нового и важного. Чем досаднее несовпадение формул и реальности, тем больше здесь перспектив. Нужно не скрывать или заглаживать трудности нашего понимания и моделирования, а всячески вскрывать и выпячивать их.

Примеров важности такой внимательности — масса; я наступлю себе на горло и приведу только один.

В 1972 году французский химик-аналитик Бужигес, исследовавший образцы урановых руд, привезённых из Африки, обнаружил необычность изотопного состава урана. Стандартное содержание урана-235 в природной смеси трёх изотопов урана — 234, 235 и 238 — составляет 0,720 %. Этот процент неизменен на всей планете и даже во всей Солнечной системе. За более далекие тела я не поручусь.

Но согласно измерениям Бужигеса, процент урана-235 в исследуемой партии руды составлял лишь 0,717 %. Для тех, кто плохо считает в уме, поясняю — речь идёт о разнице в три тысячных процента! Бужигес оказался внимательным учёным, придавшим этой аномалии большое значение. В Африку была снаряжена экспедиция, которая обнаружила, что изменение изотопного состава в урановой жиле в Габоне вызвано существованием древних ядерных реакторов.

Из динамиков раздался взволнованный шум, и Хао довольно улыбнулся.

— Наверное, сразу подумали про палеоконтакт и инопланетян? Зря. Африканские атомные реакторы — их в Габоне было открыто около двух десятков, оказались не инопланетными, а естественными. Два миллиарда лет назад содержание в природном уране легкоделящегося урана-235 достигало трёх процентов. Кроме того, урановая жила в Габоне располагалась возле речки, а вода является естественным замедлителем нейтронов.

Уран-235 рождал нейтроны, они уменьшали свою скорость, проходя через мокрый грунт, и эффективно взаимодействовали с ураном-238, вызывая ядерную реакцию. В результате урановая жила метровой толщины в течение получаса разогревалась до тепловой мощности в сотню киловатт — пока грунтовые воды не закипали и не испарялись. При исчезновении замедлителя реактор угасал и остывал два с половиной часа. Потом вода снова проникала по трещинам в остывшую урановую жилу — и цикл повторялся снова.