Что-то страшное грядёт - Брэдбери Рэй Дуглас

— Джим!

Медные шесты описывали круги, творя среди ночи желтый восход.

Музыка взлетала вверх прозрачными фонтанами.

Э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э.

Джим открыл рот, подпевая:

— Э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э!

— Джим! — крикнул Вилл на бегу.

Джим попытался поймать медный шест. Он скользнул по его ладони.

Джим подставил ладонь под следующий шест. На этот раз она словно прилипла к металлу.

Кисть последовала за пальцами, предплечье — за кистью, плечо и все тело последовали за предплечьем. Сомнамбулу Джима оторвало от корней в земле.

— Джим!

Вилл выбросил руку, почувствовал, как ступня Джима вырывается из его хватки.

На волнах стонущей музыки Джим уплывал через ночь по широкой светлой дороге. Вилл ринулся следом за ним.

— Джим, сойди с карусели! Джим, не бросай меня здесь!

Влекомый центрифугой Джим, вцепившись одной рукой в шест, повернулся и, словно покоряясь слабеющему, смутному инстинкту, вытянул по ветру другую руку — единственную его часть, обособленную белую частицу, которая еще помнила их дружбу.

— Джим, прыгай!

Вилл попытался схватить эту руку, промахнулся, споткнулся, едва не упал. Первый забег был проигран. Джиму предстояло завершить круг в одиночку. Вилл стоял, ожидая следующего наскока лошадей, нового появления то ли мальчика, то ли уже не мальчика…

— Джим! Джим!

Джим проснулся! В середине первого круга на его лице июль чередовался с декабрем. Сжимая шест, он скулил от отчаяния. Он хотел и не хотел. Он желал, отвергал, снова страстно желал, летя в завораживающем потоке жаркого воздуха, в ослепительном блеске металла, под топот июльских и августовских лошадей, чьи копыта пронизывали воздух, точно падающие плоды. Сверкая глазами и прикусив язык, он шипел от расстройства.

— Джим! Прыгай! Папа, останови машину!

Чарлз Хэлоуэй повернулся и в пятнадцати шагах увидел пульт управления.

— Джим! — Левый бок Вилла прорезала острая боль. — Ты мне нужен! Вернись!

И Джим на другом, таком далеком краю карусели повел в стремительном движении борьбу со своими руками, с шестом, с подгоняемым ветром бездумным полетом, с густеющим мраком, с крутящимися в небе звездами. Он выпустил шест. Он схватил его. А правая рука все так же тянулась в воздухе вниз, взывая к последним остаткам сил Вилла.

— Джим!

Джим показался снова. Там внизу, на окутанной мраком станции, откуда в облаке компостерного конфетти навсегда уходил его поезд, он увидел Вилла, Вилли, Вильяма Хэлоуэя, юного приятеля, юного друга, который под конец этого путешествия будет казаться еще моложе, и не просто моложе — станет незнакомцем, с которым он вроде бы некогда встречался в каком-то другом году… но сейчас этот мальчик, этот друг, этот младший друг бежит рядом с поездом, протянув руку вверх, прося захватить его? Или требуя, чтобы Джим сошел с поезда? Так что же?!

— Джим! Ты помнишь меня?

Вилл вложил все силы в решающий бросок. Пальцы коснулись пальцев, ладонь коснулась ладони.

Сверху холодно смотрело белое лицо Джима.

Вилл трусил рядом с вращающейся машиной.

Где папа? Почему не остановит ее?

Рука Джима была знакомая, теплая, верная. Она сжала руку Вилла. Вилл стиснул ее, закричал:

— Джим, прошу тебя!

Но путешествие по кругу продолжалось, Джима несла карусель, Вилл волочился следом рваной трусцой.

— Умоляю!

Вилл дернул. Джим дернул. Руку Вилла, схваченную рукой Джима, обдало июльским зноем. Словно домашний зверек, ласково поглаживаемый Джимом, она уходила по кругу вдаль, в другие, более взрослые времена. Продолжая вот так свое путешествие, рука его станет чужой, познает в ночи вещи, о которых он, лежа потом в постели, будет только догадываться. Четырнадцатилетний мальчик, пятнадцатилетняя рука! Джим все держит ее! Крепко сжимает, не отпускает! И лицо Джима — вроде бы оно уже старше после первого круга? Ему теперь пятнадцать и пошел шестнадцатый?

Вилл тянул в свою сторону. Джим — в свою.

Вилл упал на край карусели.

Теперь оба катились в ночи.

Вилл уже весь целиком катился вместе со своим другом.

— Джим! Папа!

Куда как легко просто остаться на карусели, крутиться на ней вместе с Джимом, если он не даст себя сдернуть на землю, оставить его в покое, и — вперед, друзья неразлучные! Кровь заструилась быстрее в сосудах, замутила глаза, стучала в ушах, колола поясницу электричеством…