Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II - Штерн Борис

Врачебная практика сводила Чехова с крестьянами и рабочими, с фабрикантами и купцами, с помещиками и чиновниками. С революционерами он в те времена не знался, Моэм помнит только «Рассказ неизвестного человека», где речь идет о народовольце, которому до чертиков «обрыдло» {надоело} заниматься террором. Чехов умел придать тому, что описывал, удивительную живость. Ему веришь безоговорочно, как правдивому свидетелю событий. Но Чехов не просто излагал события, он отбирал, домысливал. Кто-то из критиков удачно сказал о методе Чехова: «Неслучайный подбор случайностей». В своей объективности стоя выше частных горестей и радостей, он все знал и видел. Такая бесстрастность возмущала многих авторов, а некоторые завидовали его славе — «никогда большим. писателем не будет», «средний писатель, временщик», «возвеличивание Чехова до Пушкина и Гоголя — низкий обман публики». Но больнее всего Чехов переживал отношение к себе друзей и знакомых. Он вырос в «обыкновенной» среде, был своим человеком, как все. Когда близкие наконец-то начали догадываться, «кто он такой», многие не поверили. Некоторые узнавали себя в чеховских персонажах и обижались. Конечно, Чехов брал своих героев из жизни — где же их еще брать? — по это узнавание было слишком буквальным. Его друг, художник Левитан, узнал себя в неудачливом художнике в одном из рассказов и чуть не вызвал Чехова на дуэль. Его воспринимали как домашнего врача, интересного собеседника, публикатора смешных рассказов — это было понятно. Юморист, беллетрист — да. Писатель? Кто, Чехов?! Не смешите! Человек, живущий по соседству, покупающий хлеб в той же булочной, участвующий в совместных кутежах, — не может быть писателем. Писатели — это Пушкин, Гоголь, Толстой или, на худой конец, Боборыкин с его нескончаемыми романами, или даже Лейкин, живущий где-то в Петербурге. Кто видел Пушкина или Гоголя? Кто знаком с Боборыкиным? Писатель невидим, недоступен, а Антошка Чехов — какой же он писатель?

«Таханрох» постоянно напоминал о себе. Чехов все прекрасно понимал и тяжело переносил глупые знаки внимания посторонних, зависть знакомых, охлаждение друзей. Иногда даже становился похожим на своего знаменитого Ионыча. Его изводили непрошеные визитеры. «Мне мешают! Только сяду за письменный стол — лезут всякие рыла! У кого-то на именинах первый тост подняли „за присутствующего среди нас классика русской литературы!“. Я не знал, куда деться от стыда». В ресторане какой-то купец узнал Чехова, поперхнулся водкой и обрызгал свою даму. «Расстегай не дадут съесть спокойно!» Беллетрист Ежов: «Чехову платят 40 копеек за строку! За что?!»

Критики обвиняли Чехова в равнодушии к общественным интересам: «От своей беспринципности господин Чехов умрет пьяным под забором». Чехов, кажется, обиделся, а фраза стала исторической. От писателей требовали, чтобы они занимались социальными вопросами. Чехов же говорил: дело писателя — показывать факты, а читатели пусть сами оценивают и решают, как тут быть; от художника нельзя требовать рецептов разрешения социальных вопросов. Для этого есть специалисты, пусть они и предсказывают судьбы капитализма. Пусть каждый занимается своим делом. «ЛИТЕРАТУРА ЕСТЬ ОПИСЫВАНИЕ ЛЮДЕЙ, А НЕ ИДЕЙ» — эта фраза приписывается Чехову, хотя и не подтверждена документально. При всем том невозможно, читая его рассказы, не чувствовать, что жестокость и бескультурье, о которых он пишет, нищета бедных и равнодушие богатых неизбежно приведут в конце концов к кровавой революции.

Чехов прожил в Мелихове пять лет, па свои деньги построил для крестьянских детей три школы. У него подолгу жил брат Александр, запойный пьяница, приезжали знакомые, гостили по нескольку дней; Чехов жаловался, что они мешают работать, но на самом деле уже не мог без всего этого жить. «Русские писатели любят, чтобы им мешали писать», — шутил он. Несмотря на постоянно плохое самочувствие, он был бодр, дружелюбен, любил проказы и шутки. Иногда уезжал «проветриться» в столицы, где не обходилось без возлияний. Во время одной из таких поездок у Чехова открылось сильное горловое кровотечение, и его поместили в клинику. Несколько дней он висел между жизнью и смертью. До сих пор он не верил, что болен туберкулезом, но врачи сообщили, что у него поражены верхушки обоих легких и, если он не хочет умереть в самом ближайшем будущем, надо изменить образ жизни. Чехов понял, что оставаться на зиму в Мелихове нельзя. Он перебрался в Ялту. Доктора рекомендовали поселиться там постоянно (с врачами ему не повезло, зимы в Ялте оказались похуже, чем в Москве), и на аванс, полученный от Суворина, Чехов строит себе дачу, толком не имея денег па жизнь.