Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II - Штерн Борис

Что же случилось в эту ночь? Чудесное исцеление или природное, по редчайшее совпадение множества случайных обстоятельств — целебный воздух Баденвейлера, рюмка чистого спирта, бестолковый врач-немец, видение негра в тельняшке, бросок и укус крылатого бульдога — целебная слюна или, наоборот, яд от его клыков спасли больного? Был ли этот негр ангелом-хранителем Чехова? Вот что еще поразительно: в эту же ночь на второе июля четвертого года в Москве умер от туберкулеза друг Чехова, молодой, но уже очень известный русский писатель Алексей Пешков-Горький, «bourevestnik revouluthii» {предвестник революции}, как оценивали его современники. У них осталось впечатление, что КТО-ТО в ту ночь стоял перед трудным выбором, разменивал, сомневался — кого оставить, кого забрать, кто здесь нужнее: предвестник революции или земский врач? Мистика или совпадение? Алексей Пешков так и остался в истории русской литературы молодым романтическим писателем, преждевременно сошедшим в могилу на самом взлете, а Чехов остался жить.

Чем вызвано столь трепетное отношение интеллигенции к личности Чехова? Безусловно, высочайшим писательским мастерством — но не только. Я внимательно разглядывал его фотографии. В самом деле, «Чеховых было много». Вот сонный студент с одутловатым лицом, вот простой деревенский парень с голубыми глазами, вот хитрый богатырь, похожий на васнецовского Алешу Поповича, а вот замордованный пациентами земский врач. Поражает, что некоторые портреты молодого Чехова удивительно похожи на изображения Иисуса Христа — худощавый молодой человек с высоким лбом, усами и бородкой, длинными волосами. В Чехове мы ощущаем какую-то высшую тайну, о его миссии в истории человечества ничего не говорилось, — наверное, потому, что слово «миссия» к Чехову мало подходит. Верил ли Чехов в Бога, в потусторонний мир? Кажется, пет. Не верил. Веру в Бога ему в детстве отбил религиозный отец. Но иногда сомневался. Иван Бунин вспоминал, что Чехов «много раз старательно, твердо говорил, что бессмертие, жизнь после смерти в какой бы то ни было форме — сущий вздор. Но в другом настроении еще тверже говорил противоположное: „Ни в коем случае не можем мы исчезнуть после смерти. Бессмертие — факт“. Смерть, жизнь, бессмертие. Чехов вроде бы допускал возможность двух противоположных решений.

День 2 июля 1904 года навсегда остался в памяти Чехова. Им уже был написан «сюрреалистический» {Чехов посмеивался над литературоведческими терминам} рассказ «Черный монах», в котором главного героя преследует видение какого-то монаха в черной сутане, предвестника смерти. Подобным видением для самого Чехова стал негр в тельняшке, с золотой серьгой в ухе, с золотым перстнем с печаткой «С(ИМХА) БК(ВОД)Р Й(ОСЕФ) А(ЗАКЕН) З(ХРОНО) ЗЛ ОТ» па указательном пальце и трубкой в зубах. Негр-матрос с черным летающим бульдогом на плече появлялся обычно в дни обострения болезни, пугал его, но и вызывал острый интерес до конца жизни.

ГЛАВА 13. Экологически чистая страница^[93]

ГЛАВА 14. От винта!

Гайдамака открыл глаза.

— Ну, отямився,^[94] Командир? — спросила Люська. — Оттянулся?

В потолке над его головой зияла здоровенная дыра, суперцементный потолок был разрушен какой-то офиногенной силой, куски суперцемента валялись на полу, на его животе, на диване.

— Люсь!..

— Ась?

— Что произошло?

Он был весь в цементной пыли, Люська — тоже. Она, вся довольная и ублаготворенная, сидела в кресле, накрывшись зеленым одеялом, икала и курила «Мальборо». Гайдамаке никогда так не было хорошо и спокойно.

— Кажется, потолок обвалился, — сказал Гайдамака.

— Точно, обвалился, — сказала Люська.

— Люся, мы где?

— В звезде.

— Не ругайся, Люся, — усмехнулся Гайдамака. — Не оскверняй рот и влагалище.

Люська захохотала. Командир шутил! Наконец-то Командир был в форме!

— Все вернулись? — спросил Гайдамака.