Год длиною в жизнь - Арсеньева Елена

– Георгий! – буркнул тогда за спиной отчим, и он сообразил, наконец, что надо сделать.

Рукопожатие состоялось, но через пятнадцать минут Георгий повторил подвиг забывчивости, когда Федор Лавров заявил, что его ждут в больнице, поэтому он должен покинуть приятное общество.

– Надеюсь, вы проводите Риту, Николай Тихонович, – сказал он на прощанье.

Георгий с трудом сдержался, чтобы не крикнуть: «Я, я ее провожу!» – и снова не увидел протянутую руку Лаврова.

– Конечно, само собой, – суховато ответил отчим (он вообще был очень насторожен, посматривал на Риту не то чтобы с опаской, а как-то… странновато, в общем, посматривал), и Георгий от возмущения забыл обо всем на свете: при чем тут ты, у тебя есть жена, вот ее и провожай, а Рита – моя. Моя!

Ледяной взгляд Риты его, впрочем, изрядно остудил. Она очень приветливо, любезно держалась со всеми обитателями квартиры номер два в доме номер два по улице Фигнер, но подчеркнуто не замечала Георгия.

– Какая у вас интересная квартира, – сказала она, оглядываясь. – Так интересно расположена. Мне рассказывали и мадам Ле Буа-старшая, и Татьяна Никитична: дом стоит углом, часть окон выходит на улицу, часть во двор. И если стоишь напротив подворотни, видно ваше окно над дверью подъезда…

Георгий вспомнил, как позавчера увидел ее в это окно и помчался за ней на улицу, едва успев сорвать бабушкиных гераней… Баба Саша потом диву давалась, что случилось с ее цветами. А Рита их выбросила на газон… И у него впервые зародилось подозрение, что вечер, от которого он так многого ждал, принесет ему какие-то неприятные сюрпризы. Потом он решил, что не иначе как провидцем сделался. Сюрпризы его ждали – еще те!

Тем временем Рита показывала фотографии: величавая старушенция Эвелина Ле Буа, ее сестра Лидия Николаевна, привлекательная худая дама лет пятидесяти (это она незадолго до смерти, пояснила Рита), ее дочь Татьяна – очень красивая женщина за шестьдесят, в мехах, ее муж Алекс Ле Буа, в консервативной шляпе и костюме. «Только тросточки ему не хватает, чтобы выглядеть совершенным буржуем!» – подумал Георгий. На другой фотографии, в молодости, Алекс выглядел куда более прилично: там ему было лет тридцать, русые волосы вразлет, он сидел на мотоцикле и смеялся, глядя чуть исподлобья. Вдали поднималась Эйфелева башня. Фантастика!

Этот снимок баба Саша рассматривала особенно долго, и глаза ее были влажны, когда она подняла их:

– Здесь Алекс – вылитый Шурка. Неудивительно, ведь они родные братья!

Она принесла несколько фотографий брата, и все принялись сличать их и говорить – да-да, конечно, поразительное сходство. А Георгий тосковал оттого, что Рита сидит далеко от него, надежно отгороженная от него матерью и сестрой, а он может только смотреть на нее голодными глазами и медленно сатанеть оттого, что она так старательно отводит взгляд.

– Бедный он, бедный, – проговорила Рита, глядя на портрет Александра Русанова, родного брата своего отчима. – Умер так нелепо.

– От сердечной недостаточности якобы, – буркнула Александра Константиновна. – Хотя бывало, что писали родственникам: от сердечной, мол, недостаточности, а на самом деле…

– И все же я не пойму, кем вы приходитесь Ле Буа? – перебил Николай Тихонович, и все вздрогнули. От этой опасной темы лучше бы уйти… – Все же вы им родственница или знакомая?

– Дальняя родственница, – спокойно сказала Рита, но глаза ее тревожно сузились. – Я воспитывалась в их семье. Между прочим, все эти фотографии – теперь ваши: их вам на память передают ваши парижские родственники. У меня еще есть фотографии с видами Парижа, видами домов Ле Буа в Париже и Ницце, их усадьбы в Муляне, в Бургундии, но их можно посмотреть потом. А скажите, Александра Константиновна, Ольга Дмитриевна, у вас есть ваши снимки, фотографии членов вашей семьи, друзей? Я бы сделала копии и отвезла в Париж.

Георгий на миг оглох от ужаса. Что значит – отвезла бы в Париж?! Она что, уедет? Конечно, и, наверное, уже скоро… Нет! Надо что-то сделать, чтобы она осталась! Но что?

Чернотой, тоскливой чернотой подернулось все вокруг. От злости, от тоски щипало глаза, он забился в угол дивана, как наказанный ребенок, злобно ковырял обивку, не замечая, что отчим то и дело посматривает на него со странным, изучающим выражением.

На счастье, баба Саша, поглощенная разговором с гостьей, на сей раз отвлеклась от обожаемого Игоречка… ах да, Георгия… Она разложила на столе фотографии:

– Конечно, нужно переснять. Непременно нужно! Маме будет приятно посмотреть. Вот, смотрите, Рита, это мой отец, Константин Анатольевич Русанов. Какой авантажный, правда? А вот единственный мамин портрет, который у нас был. Какая красавица! Я всегда жалела, что не похожа на нее. Вот тетя Оля, Олимпиада Николаевна, мамина сестра. Она любила моего отца всю жизнь, но он любил другую женщину. Посмотрите на ее фото, она тоже очень красивая. Клара была актрисой, я ее ненавидела, мне казалось, эта связь отца позорит нашу семью. Потом-то я поняла, какой она прекрасный человек. Когда я была… когда я… – Александра Константиновна замялась, по лицу Ольги пробежал испуг, Вера покраснела, но Рита осталась спокойной:

– Я все понимаю. Скажем так: когда вы уезжали.

– Да-да! – благодарно воскликнула Александра Константиновна. – Когда я уезжала, Клара поддерживала мою семью. У них с отцом была поистине вечная любовь, они так и не смогли расстаться духовно, хоть Клара со злости вышла замуж за другого. Клара отца моего любила и ненадолго пережила.

– А это кто же? – Рита обратила внимание на фотографию поразительно красивого молодого человека с черными глазами. Глаза были так похожи на глаза Георгия, что она поскорей отложила снимок. Достаточно было того, что Георгий просто прожигал ее взглядом, ей стоило больших трудов не оглянуться и не ответить на его взгляд с тем же пылом. Еще на его подобие смотреть? Нет уж, не надо!

– Знаменитый актер, Игорь Вознесенский, – ответила Александра Константиновна, беря фотографию. Голос ее вдруг стал нежным и юным. Рита вспомнила кое-что, слышанное от Лидии Николаевны и Татьяны, – и тихонько, сочувственно вздохнула.

Тот самый Игорь Вознесенский, надо же! Так вот он какой был, человек, из-за которого сломалась вся жизнь Сашеньки Русановой…

Между тем Александра Константиновна отложила портрет своего возлюбленного в сторонку (наверное, потом заберет к себе в комнату и будет долго разглядывать ночью!) и продолжала перебирать фотографии:

– Это я, еще в гимназии. А вот я уже в семнадцатом году, когда в лазарете работала. Сестра милосердная. Видите, мы носили косынки с красным крестом? А это Люба, Любовь Гордеевна, жена Шурки. Мы с ней были знакомы еще до революции, но тогда и помыслить не могли, что породнимся. Случилась такая смешная история, как мы познакомились, она мне помогала жениха приворожить… Но это слишком долго рассказывать. А тут они с Шуркой – только что поженились… Это уже после войны мы снимались все вместе, Люба, я, Олечка, Иго… то есть Георгий, совсем еще мальчишечка, он же в сорок четвертом родился…