Несущая свет. Том 2 - Гиллеспи Донна

Наконец она узнала его; оказывается, она уже несколько раз проходила мимо этого старика. Тойдобальд очень сильно переменился. Грива его густых пышных волос облетела, и теперь его старческий череп покрывал редкий пушок. Глубоко запавшие глаза не светились больше горделивой уверенностью, а были пусты и безжизненны. Губы его шевелились, и наконец с них сорвались слова, свидетельствующие о том, что ум старика помутился. Ауриана разобрала, что он называл имена своих детей, павших в битвах много лет назад.

«Сосна, которая стоит одна, быстро вянет», — эти слова Ауриана часто слышала от мудрых людей, они относились к соплеменникам, оторванным от племени, и их правоту не раз доказывала жизнь. Тойдобальд тоже был живым доказательством этих слов. С помощью юной Фастилы Ауриана посадила своего сородича на спину Беринхарда. Однако Тойдобальд до сих пор не узнавал ее.

— Тойдобальд, я твоя родственница, — повторила она несколько раз громко и настойчиво.

— Ауриана? — произнес он наконец дрожащим голосом, протянув руку и касаясь ее лица сухой ладонью. — Может ли быть такое? Ты — дочь моего брата? — Тойдобальд наклонился к ней, и только сейчас Ауриана заметила, что старик почти ничего не видит. — Ты благословенна самим богом Воданом! — прошептал он и силы внезапно оставили его. Старик упал на шею Беринхарда, и Ауриана заметила язвы, покрывавшие все его тело. Она положила ладонь на его руку.

— Ты будешь жить, как жил прежде в своем доме, — произнесла Ауриана твердо и уверенно и пошла впереди, ведя коня под уздцы. — Я сохранила все твое богатство и состояние, Тойдобальд. Твои стада в целости и сохранности, они не пострадали от неприятеля. Наш род снова будет славным среди племени хаттов.

После долгого молчания Тойдобальд наконец снова собрался с силами и произнес:

— Гордость, переполняющая мое сердце, когда я гляжу на тебя, благословенная дочь Бальдемара, придает мне силы, но скажи… наш род уже свершил месть над убийцей Бальдемара?

Каждый раз, когда кто-нибудь заговаривал об этом, у Аурианы было такое чувство, будто острый нож вонзается ей в сердце. Она ожидала, что Тойдобальд задаст ей такой вопрос, и отвернулась в сторону, не желая видеть выражение горького разочарования на лице старика.

— Нет, — произнесла она сухо. — Негодяй все еще ходит по этой земле. Одберт еще жив.

Ауриана никак не могла отделаться от мучительных мыслей, которые внушила ей встреча с Тойдобальдом: «Все эти годы, проведенные Тойдобальдом в плену, в душах родственников жила надежда на его спасение. Точно также мог бы сейчас жить и Бальдемар. Если бы я не убила его, до сих пор сохранялась бы возможность вновь увидеть его на свободе… Но ведь он сам выбрал смерть! Однако я могла бы не подчиниться его приказу… И тогда он мог бы жить».

* * *

Когда израненные, покрытые потом и кровью солдаты, попавшие в засаду, вбежали в крепость, они начали наперебой рассказывать своим товарищам о произошедшем на их глазах страшном чуде: сама природа в образе пророчицы Ауринии явила им ясное знамение, касающееся нового Императора. Легионеры крепости Могонтиак, оказывается, поступают правильно, отказавшись присягнуть Домициану: его правление явится величайшим несчастьем для римского народа. Весь лагерь пришел в страшное волнение после этого сообщения, мятеж вспыхнул с новой силой. Легионеры повалили на землю изваяние Домициана, установленное перед принципией. На рассвете они подожгли свои казармы, затем помещение, где жили трибуны. Огонь с этих построек перекинулся на продовольственные склады. Солдаты заперли своих командиров в качестве заложников в здании претория, личных апартаментов Военного Правителя.

Луций Антоний послал сумбурное, полубезумное письмо с последним курьером, которому удалось покинуть расположение лагеря, предупредив его, что это послание должно быть передано в руки самого Императора. В нем легат докладывал, что вверенные ему легионы остаются преданными своему Императору, но дикарка-ганна по имени Ауриния, гроза и бич здешних приграничных территорий, довела римских солдат до суеверного ужаса, граничащего с безумием, тем, что низвергла с пьедестала статую Божественного Императора, что явилось причиной разгоревшегося в крепости мятежа. Таким образом, Луций Антоний перекладывал ответственность за бунт в своем лагере с себя на стихийные силы природы.

В тот же самый день после полудня отряд хаттов численностью в две тысячи воинов взошел на крутой поросший лесом берег Рейна; далеко внизу широкая спокойная река лениво несла свои медленные воды. Зима была уже не за горами. Зелень пожухла, окрестности приобрели мрачные краски. Рощицы голых осин и полуоблетевших дубов теряли свои последние листья с тихим печальным шорохом, который напоминал легкую поступь смерти. Белые облака быстро бежали в высоком чистом осеннем небе. На некотором расстоянии от себя на пологом холме хатты увидели крепость Могонтиак. Охваченные ярким пламенем казармы напоминали огонь в кузнице бога войны, это было единственное яркое пятно среди застывшей, приготовившейся к зиме природы.