Мужчины не ее жизни - Ирвинг Джон

Найти одежду Рут помогла Ханна. Ханне же хватило присутствия духа открыть дверь в ванную и криком вызвать Пера из душа.

— Скажи своей матери, чтобы она не орала на мою подругу! — закричала ему Ханна. Потом она закричала и на мать Пера: — А ты на своего сына ори, а не на нее, дырка ты заросшая!

Но мать Пера не могла остановиться — она кричала на Рут, а Пер оказался слишком трусливым (или он слишком легко уверовал, что виноваты они с Рут), чтобы возражать своей матери.

Что же касается Рут, то она была неспособна ни на решительные движения, ни на связную речь. Она молча, как ребенок, позволила Ханне одеть ее.

— Бедная детка, — сказала ей Ханна. — Ну и невезение для первого раза. Обычно все кончается гораздо лучше.

— Секс был ничего, — промямлила Рут.

— Только «ничего»? — переспросила ее Ханна. — Слышишь, ты, вялый член, это я тебе! — закричала Ханна Перу. — Она говорит, что ты был всего лишь «ничего».

Тут Ханна заметила, что отец Пера все еще смотрит на Рут, и закричала на него.

— А ты, хер моржовый, — сказала она ему. — Ты так и будешь пялиться на нее или закроешь зенки?

— Вам с подругой вызвать такси? — спросил отец Пера у Ханны на английском, который был еще лучше, чем у его сына.

— Если вы меня понимаете, то скажите вашей сучке, чтобы она прекратила орать на мою подружку — пусть лучше орет на вашего дрочилу-сыночка!

— Молодая дама, — сказал отец Пера, обращаясь к Ханне, — мои слова уже сто лет не оказывают ни малейшего влияния на мою жену.

Рут запомнила благородную печаль старшего шведа больше, чем трусливого Пера. А когда отец Пера поедал глазами ее наготу, Рут читала в его глазах не похоть, а только больную зависть к счастливчику сыну.

В такси, на котором они возвращались в Стокгольм, Ханна спросила Рут:

— Отец Гамлета был случайно не шведом? Кажется, шведом, как и эта его сучка-мамаша… и нехороший дядюшка. Не говоря уже об этой дурочке, которая утопилась. Они ведь все были шведами, да?

— Нет, они были датчанами, — ответила Рут.

Она получала мрачное удовлетворение оттого, что кровотечение у нее, хотя и слабое, так еще и не прекратилось.

— Шведы, датчане — какая разница? — сказала Ханна. — Все они засранцы.

Позднее Ханна заявила:

— Мне жаль, что секс у тебя был «ничего». У меня так просто классный. — Помолчав, она добавила: — У него поц такой длины — я таких еще не видела.

— А почему длинный лучше? — спросила Рут. — Я не посмотрела, какой у Пера, — призналась она. — Нужно было?

— Бедная детка. Да ты не переживай, — сказала ей Ханна. — Не забудь посмотреть в следующий раз. А в любом случае, важно, что ты чувствуешь.

— Нет, я, кажется, ничего чувствовала, — сказала Рут-Просто я не того ждала.

— Ты ждала чего-то лучше или хуже? — спросила Ханна.

— Я думаю, что ждала и лучше, и хуже, — ответила Рут.

— Все еще будет, — сказала Ханна. — Уж ты мне поверь, у тебя еще будет хуже и лучше.

По крайней мере в этом Ханна оказалась тогда права. С этой мыслью Рут наконец погрузилась в сон.

На вид ему нельзя было дать ни на день больше пятидесяти семи. И дело было не только в том, что он поддерживал форму благодаря сквошу; хотя Рут и беспокоило, что подтянутая, хорошо сбитая фигура ее отца стала для нее эталоном — именно так должен выглядеть мужчина, считала она. Тед блюл себя, чтобы оставаться миниатюрным. (Помимо неприятной привычки клевать с чужих тарелок у Алана Олбрайта была еще и проблема с размерами: он был гораздо выше и чуть тяжелее, чем мужчины, каких обычно предпочитала Рут.)

Но теория Рут, объяснявшая, почему ее отец не стареет, не была связана с его физической формой и размерами. Лоб Теда не бороздили морщины, под глазами у него не было мешков, морщинки в уголках глаз у Рут были почти такие же, как и у него. Кожа на лице ее отца была ровной и чистой, как у мальчишки, который только-только начал бриться или которому требовалось бритье всего два раза в неделю.

После того как Марион ушла от него и он (выблевав кальмаровые чернила в унитаз) отказался от крепких напитков (пил он теперь только пиво и вино), Тед спал крепко, как ребенок. И как бы ни страдал он от гибели сыновей (а позднее от потери их фотографий), внешне казалось, что его страдания остались в прошлом. Может быть, больше всего Рут выводила из себя эта его способность спать — крепко и долго!

Рут считала, что у ее отца нет совести или обычных тревог; он никогда не испытывал стрессов. Как это заметила еще Марион, Тед почти ничего не делал; как автор и иллюстратор детских книг он вполне преуспел (еще в 1942 году), удовлетворив свои небольшие амбиции. Он многие годы ничего не писал. Но ему и не нужно было этого; Рут спрашивала себя: а хотел ли он писать когда-нибудь вообще?

«Мышь за стеной», «Дверь в полу», «Шум — словно кто-то старается не шуметь»… в мире не было ни одного книжного магазина (с более или менее приличной детской секцией), в котором не продавались бы книги Теда Коула. Были выпушены и видеокассеты — Тед сделал рисунки для анимации. Теперь Тед не занимался практически ничем, кроме рисования.

И если в Гемптонах его статус знаменитости померк, то спрос на Теда во всех других частях мира оставался высок. Каждое лето он соблазнял как минимум одну мать при хорошей погоде на писательской конференции в Калифорнии, другую — на конференции в Колорадо и еще одну — в Вермонте. Еще он был популярен в студенческих городках, в особенности в университетах захолустных штатов. За редкими исключениями нынешние студентки были слишком молоды и не поддавались на чары даже такого не имеющего возраста мужчины, как Тед, но оставалось гнетущее одиночество заброшенных преподавательских жен, чьи дети выросли и улетели из родительских гнезд; эти женщины для Теда все еще оставались моложавыми.

Удивительно, что в своих странствиях по писательским конференциям и студенческим городкам Тед Коул ни разу не пересекся с Эдди О'Харой, правда, Эдди предпринимал некоторые усилия, чтобы избегать таких встреч. Ему достаточно было спросить состав приглашенных преподавателей и лекторов, и если среди них оказывалось имя Теда, то он отклонял приглашение.

И если морщинки в уголках глаз о чем-то говорили, то Рут впадала в отчаяние оттого, что годы старят ее быстрее, чем отца. Хуже того, ее сильно тревожило, как бы низкое мнение ее отца о браке не оказало на нее долгосрочного действия.

Празднуя в Нью-Йорке с отцом и Ханной свое тридцатилетие, Рут отпустила нетипичное для себя легкомысленное замечание касательно своих немногочисленных и коротких отношений с мужчинами.

— Ну вот, папа, — сказала она Теду, — ты, наверно, думал, что я к тридцати уже буду замужем и ты сможешь больше обо мне не волноваться.

— Нет, Рути, — ответил он ей, — вот когда ты выйдешь замуж, я и начну о тебе беспокоиться.

— Слушай, — сказала ей Ханна, — чего тебе выходить замуж? Стоить тебе захотеть, все мужики и так будут твои.

— Мужчины по преимуществу существа непостоянные, Рути, — сказал ей отец.

Он уже говорил ей это (еще до того, как она уехала в Экзетер, когда ей было пятнадцать!), но находил случай, чтобы повторять это хотя бы два раза в год.

— Но если я захочу ребенка… — сказала Рут.

Она знала отношение Ханны к тому, чтобы родить ребенка — никаких детей Ханна иметь не хотела. И Рут прекрасно знала точку зрения отца: иметь ребенка — значит жить в постоянном страхе, что с ним может что-то случиться, не говоря уже о «неспособности быть матерью», которую (по словам ее отца) продемонстрировала Марион.

— Ты что, хочешь ребенка, Рути? — спросил ее отец.

— Не знаю, — призналась Рут.

— У тебя еще много времени впереди — можно похолостяковать, — сказала ей Ханна.

Но теперь ей уже было тридцать шесть, и если Рут хотела иметь ребенка, то времени для этого у нее оставалось не так уж много. И стоило ей только упомянуть Алана Олбрайта отцу, как Тед Коул сказал:

— Сколько ему? Он лет на двенадцать — пятнадцать старше тебя, да? — Тед знал все обо всех в издательском бизнесе. Писать он, может, и прекратил, но был в курсе всего, что происходит в писательской среде.

— Алан старше меня на восемнадцать лет, папа, — сказала Рут. — Но он в некотором роде похож на тебя. Он в прекрасной форме.

— Мне наплевать на его форму, — сказал Тед. — Если он на восемнадцать лет старше тебя, то он помрет на тебе, Рути. А что, если он оставит тебя с маленьким ребенком? Одну-одинешеньку…

Воспитывать ребенка одной — эта ужасная мысль преследовала ее. Она знала, как повезло ей и ее отцу; практически Рут воспитывала Кончита Гомес. Но Эдуардо и Кончита были ровесниками ее отца, и разница состояла в том, что они выглядели на свои годы. Если Рут в ближайшее время не родит ребенка, Кончита будет слишком стара и не сможет помогать Рут в воспитании. Да и вообще, как может Кончита помочь Рут воспитывать ребенка? Гомесы по-прежнему работали у ее отца.