Мужчины не ее жизни - Ирвинг Джон

Рут Коул даже в двадцать шесть не предпринимала особых усилий, чтобы защитить себя от критики.

«Послушайте, это же роман, — говорила она. — Это мои герои, они делают то, что нужно мне».

Подобным же образом отвергала она распространенное мнение о «Том же самом родильном приюте» как о романе «про аборты».

«Это же роман, — не уставала повторять Рут. — Он не может быть о чем-то. Это просто хорошая история. История о том, как выбор, сделанный двумя женщинами, влияет на их последующую жизнь. Ведь выбор, который мы делаем, всегда влияет на нас — разве нет?»

Кроме того, Рут дистанцировалась от немалого числа читательниц особого рода, признав, что никогда не делала абортов. Для некоторых из ее читательниц, которые делали аборты, было оскорбительно, что Рут «выдумала» себе аборт.

«Я, конечно же, ничего не имею против абортов или против тех женщин, которые делают аборты, — сказала Рут. — В моем варианте этого просто не случилось».

Как это было прекрасно известно Рут, аборт «случился» у Ханны Грант еще два раза. Они подали заявления в одни и те же колледжи, выбрав лучшие. Когда Ханна не прошла в большинство из них, они поступили в Мидлбери. Для них обеих было важно (по крайней мере, так они говорили) остаться вместе, даже если для этого нужно было четыре года провести в Вермонте.

Оглядываясь назад, Рут спрашивала себя, почему «остаться вместе» было важно для Ханны, большую часть своего времени проводившей с хоккеистом, у которого был съемный зубной протез; она дважды беременела от него, а когда они разошлись, хоккеист попытался подъехать к Рут. Это подсказало Рут ставшее потом знаменитым замечание Ханне по поводу «правил во взаимоотношениях».

— Каких правил? — спросила Ханна. — Между друзьями не может быть никаких правил.

— Правила между друзьями совершенно необходимы, — сказала подружке Рут. — Например, я не встречаюсь ни с кем, кто когда-либо ухаживал за тобой или кто подъехал сначала к тебе.

— И наоборот? — спросила Ханна.

— Ну… — (Эту манеру Рут переняла от отца.) — Это уж тебе выбирать, — сказала она Ханне, которая никогда не нарушала это правило.

По крайней мере, Рут о таких нарушениях ничего не знала. Что же касается Рут, то она своего собственного правила придерживалась безусловно.

А теперь вот Ханна опаздывала. Наблюдая за монитором, на котором Эдди продирался сквозь свой текст, Рут чувствовала, что с нее не сводит глаз угодливый рабочий сцены. Он был из тех парней, которых Ханна называла «пикантными», она наверняка затеяла бы с ним флирт; Рут флиртовала редко. И потом, это был не ее тип, если только у нее был какой-то тип. (У нее таки был свой тип, и такой, что она несказанно волновалась за себя.)

Рут посмотрела на часы. Эдди все еще говорил о ее первом романе.

«Впереди еще два романа — он может проговорить весь вечер!» — подумала Рут, глядя, как Эдди опять отпивает ее воду. «А если он простуженный, то и меня заразит», — пришло ей в голову.

Рут взвесила — не стоит ли ей привлечь внимание Эдди, но вместо этого посмотрела на рабочего сцены, который ощупывал взглядом ее груди. Если бы Рут нужно было назвать самую глупую мужскую черту, то она сказала бы, что они, похоже, даже не подозревают: для женщины вовсе не является тайной, когда мужчина глазеет на ее грудь.

«Я бы не сказала, что меня это раздражает в мужчинах больше всего», — сказала Ханна.

У Ханны груди были маленькие, по крайней мере на взгляд Ханны.

«На что еще должен глазеть мужчина, если у тебя такие буфера?» — спросила Ханна у Рут.

И все же всякий раз, когда Рут и Ханна были вместе, мужчины обычно смотрели сначала на Ханну. Она была высокой блондинкой с хрупкой фигурой. На взгляд Рут, Ханна была сексуально привлекательнее, чем она.

«Все дело в моей одежде — это моя одежда сексуальнее, — говорила ей Ханна. — Если ты попытаешься одеваться как женщина, то, может, мужчины и будут обращать на тебя внимание».

«С меня достаточно, если они будут обращать внимание на мои буфера», — ответила Рут.

Может быть, им удавалось сохранить хорошие отношения, живя в одной комнате и много путешествуя вместе (что еще труднее, чем делить общую комнату), потому что они никогда не носили — и не могли носить — одинаковую одежду.

Рут Коул предпочитала носить мужскую одежду вовсе не потому, что выросла без матери; когда она была маленькой девочкой, Кончита Гомес одевала ее исключительно на девичий манер; та даже в Экзетер отправила ее с чемоданом столь ненавидимых Рут юбочек и платьиц для маленьких девочек.

Рут любила джинсы или брюки в обтяжку. Она любила футболки и мужские рубашки, но не водолазки, потому что была невысокой и короткошеей; не носила она и толстые свитеры, которые полнили ее. Она не была полной и только казалась низкой. Как бы там ни было, но в Экзетере Рут опробовала этот мальчишеский дресс-код, и с тех пор она так и одевалась.

Теперь, конечно, и ее жакеты — даже если это были мужские пиджаки — делались приталенными. Если требовались строгие вечерние костюмы, Рут надевала женский смокинг, тоже приталенный. У нее были так называемые стандартные маленькие черные платья, но Рут никогда (кроме самых жарких летних дней) не надевала платьев. Наиболее частым ее заменителем платьев был цвета морской волны брючный костюм в узкую полоску, который она надевала на коктейли и в модные рестораны; этот же костюм был ее формой на похоронах.

Рут тратила на одежду немалые деньги, но это всегда была одна и та же одежда. Поскольку она любила низкие прочные каблуки (на которых ее щиколотки чувствовали себя так же уверенно, как в спортивной обуви для сквоша), ее обувь тоже имела склонность к единообразию.

Рут позволяла Ханне советовать ей, у какого парикмахера стричься, но совет отрастить волосы подлиннее она отвергала. Не пользовалась Рут и косметикой, кроме разве что блеска для губ и некоторых видов бесцветной помады. Хороший увлажнитель, правильно подобранный шампунь и правильно подобранный дезодорант — против этого она не возражала. Она позволяла Ханне покупать для нее нижнее белье.

«Господи боже мой, как я ненавижу покупать тебе этот бюстгальтер тридцать четвертого размера! — жаловалась Ханна. — Обе мои сиськи влезут в одну чашечку твоего бюстгальтера!»

Рут считала, что слишком стара, чтобы думать об операции по уменьшению груди. Но девчонкой она умоляла отца разрешить ей такую операцию. Ее беспокоил не столько размер, сколько вес ее грудей; Рут впадала в отчаяние оттого, что ее соски (и, соответственно, ареолы) были слишком низкими и слишком крупными. Ее отец не хотел об этом слышать; он говорил, что просто нелепо «калечить» ее «Богом данную прекрасную фигуру». (Тед Коул считал, что груди никогда не могут быть слишком большими.)

«Ах, папа, папа, папа!» — сердито думала Рут, видя, что одержимый рабочий сцены никак не может оторвать взгляд от ее груди.

Она чувствовала, что Эдди О'Хара перехваливает ее; он сказал что-то о ее широко известном утверждении, что она не пишет автобиографическую прозу. Но Эдди все еще никак не мог выбраться из первого романа Рут Коул. Это была самая длинная вступительная речь в мире! Когда наступит ее очередь, аудитория просто будет спать.

Ханна Грант говорила Рут, что той пора прекратить врать, будто она не пишет автобиографическую прозу.

— Господи Иисусе, разве я — не часть твоей автобиографии? — спрашивала у нее Ханна. — Ты ведь всегда пишешь обо мне!

— Я могу заимствовать кое-что из твоего опыта, Ханна, — отвечала Рут. — Ведь в конечном счете твой опыт значительно богаче моего. Но поверь мне, я не пишу «о тебе». Я выдумываю моих персонажей и их истории.

— Ты снова и снова выдумываешь меня, — возражала Ханна. — Может, это я в твоей интерпретации, но это я — всегда я. Ты более автобиографична, чем ты думаешь, детка.

(Рут не выносила, когда Ханна называла ее «детка».)

Ханна была журналисткой. Она исходила из того, что все романы в основном автобиографичны. Рут была романисткой; она смотрела на свои книги и видела, что в них выдумано. Ханна смотрела на них и видела, что в них настоящее. Прежде всего она видела себя саму в разных вариациях. (Истина, конечно, лежала где-то посредине.)

В романах Рут обычно был женский персонаж со склонностью к авантюризму — «образ Ханны», как называла его Ханна.

Рут восхищалась смелостью Ханны и приходила от нее в ужас. Ханна же, со своей стороны, и относилась к Рут с почтением, и постоянно критиковала ее. Ханна уважала успехи Рут, но в то же время сводила романы Рут к некой форме документалистики. Для Рут же были чрезвычайно важны интерпретации, которые давала ее подруга «образу Рут» и «образу Ханны».

Во втором романе Рут — «Перед падением Сайгона» (1985) — так называемые «Рут» и «Ханна» делят общую комнату в Мидлбери во время Вьетнамской войны. «Ханна», воплощение храбрости, заключает сделку со своим любовником: она выйдет за него замуж и родит ребенка, и таким образом по окончании колледжа, когда перестанет действовать его студенческая отсрочка от призыва, он будет защищен от отправки на войну своим новым статусом — 3А: состоит в браке и имеет ребенка. Она заставляет его поклясться, что, если их брак будет неудачным, он с ней разведется на ее условиях. (Ребенок остается у нее, он платит ей алименты.) Но проблема состоит в том, что она никак не может забеременеть.