Мужчины не ее жизни - Ирвинг Джон

— Нет. Что вы вспомнили? — спросил водителя Эдди.

— Бабенку, что была с тобой, — сказал водитель грузовика. — Ту в розовом джемпере. Она тебя встречала в таком хорошеньком «мерседесе». Уж не ее ли секретарем ты был?

Эдди помолчал немного.

— Нет, ее мужа, — ответил он. — Это ее муж — писатель.

— Во повезло мужику! — сказал водитель. — Ты только не пойми меня неправильно. Я только смотрю на чужих женщин. Без всяких там штучек. Я женат уже почти тридцать пять лет — на однокласснице. Мы с ней, наверно, хорошо живем. Она не такая уж писаная красавица, но она моя жена. Это как клемы.

— Что-что? — спросил Эдди.

— Жена, клемы… я хочу сказать, может, это не самый шикарный выбор, — объяснил водитель. — Я хотел, чтобы у меня был свой бизнес по грузоперевозкам, ну или хотя бы, чтобы у меня был собственный грузовик. Я не хотел возить для кого-то другого. Но я много чего возил — всякие грузы. Но это было сложно. Когда я понял, что могу заработать на одних клемах, все стало проще. Я как бы ну, это… деградировал до клемов, можно сказать.

— Понимаю, — сказал Эдди.

Жена, клемы… аналогия была мучительная, как бы ты ее ни выразил, подумал будущий романист. И было бы несправедливо сказать, что Эдди как романист деградировал до клемов. Он не был так уж плох.

Водитель грузовика еще раз высунул бутылку за стенку рубки, и та, теперь уже пустая, загудела на тон ниже, чем прежде. Паром сбросил ход, приближаясь к причалу.

Эдди и водитель встали на носу верхней палубы лицом к ветру. На пристани безумно махали отец и мать Эдди, их почтительный сын помахал им в ответ. И Мятный, и Дот плакали, они обнимались и вытирали друг у друга слезы, словно Эдди живым возвращался с войны. Но Эдди теперь не испытал привычного смущения или даже малейшего стыда из-за истерического поведения родителей — он понял, как сильно любит их и как ему повезло, что у него такие родители, каких не суждено иметь Рут Коул.

Потом цепи, опуская трап, начали свой обычный громкий лязг; перекрывая этот шум, кричали что-то друг другу стивидоры.

— Приятно было с тобой поговорить, малыш! — сказал водитель грузовика с клемами.

Эдди в последний, как ему подумалось, раз посмотрел на усеянную барашками воду Лонг-Айлендского пролива. Он и понятия не имел, что настанет время, когда путешествия на этом пароме станут для него таким же привычным делом, как проход в двери академии под латинской надписью, которая приглашала его войти туда и выйти мужчиной.

— Эдвард! Мой Эдвард! — надрывался его отец.

Мать Эдди рыдала так обильно, что не могла произнести ни слова. Эдди достаточно было посмотреть на них раз, чтобы понять: он никогда не сможет рассказать родителям, что с ним случилось. Со способностью предвидения, ему не свойственной, Эдди, возможно (в этот самый момент), осознал свою ограниченность как писателя: лжец из него всегда будет плохой. Он не только никогда не смог бы рассказать родителям о своих отношениях с Тедом, Марион и Рут, он и правдоподобной лжи не смог бы изобрести.

Эдди лгал в основном недомолвками, просто говоря, что лето для него было печальное, потому что он застал мистера и миссис Коул в приготовлении к разводу; теперь Марион покинула Теда с маленькой девочкой — вот и все. Более изощренная ложь от него потребовалась, когда его мать обнаружила розовый кашемировый джемпер Марион в стенном шкафу сына.

Спонтанная выдумка Эдди получилась убедительней, чем большая часть несовершенных домыслов в его романах. Он сказал матери, что как-то раз, когда они поехали с миссис Коул по магазинам, она выбрала этот джемпер в одном из ист-гемптоновских бутиков и сказала ему, что ей всегда нравился этот предмет одежды и прежде она надеялась, что муж купит ей его; теперь, когда они разводились, сказала Эдди миссис Коул, у ее мужа есть все основания сэкономить деньги.

Эдди вернулся в магазин и купил дорогой джемпер. Но миссис Коул уехала: оставила мужа, дом, ребенка — все, прежде чем Эдди успел подарить ей этот джемпер! Эдди сказал матери, что хочет сохранить джемпер на тот случай, если ему когда-либо удастся встретить Марион.

Дот О'Хара гордилась щедрым жестом сына. К смущению Эдди, Дот время от времени демонстрировала розовый кашемировый джемпер друзьям-преподавателям — история чуткого отношения Эдди к несчастной миссис Коул была, на взгляд Дот, хорошей темой для обеденного разговора. И ложь Эдди еще аукнулась ему. Летом 60-го, когда Эдди не удалось побить свой шестидесятиразовый рекорд с Пенни Пиарс, Дот О'Хара познакомилась с женщиной — женой кого-то из экзетерских преподавателей, чей размер точно подходил под джемпер Марион. Когда Эдди во второй раз вернулся с Лонг-Айленда, оказалось, что его мать подарила розовый кашемировый джемпер Марион другой женщине.

Эдди еще повезло, что его мать не обнаружила сиреневый лифчик и такого же цвета трусики Марион, которые Эдди затолкал поглубже в ящик со спортивными костюмами и шортами для сквоша. Дот О'Хара вряд ли поздравила бы своего сына с такого рода чуткостью — покупкой миссис Коул столь интимных принадлежностей туалета.

В ту августовскую субботу 58-го года на причале Нью-Лондона Мятный почувствовал какую-то новую твердость в объятиях Эдди, что побудило его отдать сыну ключи от машины. Ни слова не было сказано и о движении, «которое здесь совсем не такое, как в Экзетере». Мятный не беспокоился — он видел, что Эдди сильно повзрослел. («Джо, да он совсем взрослый!» — прошептала мужу Дот.)

Мятный припарковал машину на некотором расстоянии от причала, неподалеку от станционной платформы нью-лондонского железнодорожного вокзала. После недолгого спора между родителями, которые решали, кто на долгом пути домой будет ехать на пассажирском сиденье рядом с Эдди и исполнять роль «штурмана», старшие О'Хара покорно, словно дети, погрузились в автомобиль. Никто не оспаривал главенство Эдди.

И только выезжая с привокзальной парковки, Эдди увидел томатного цвета «мерседес» Марион; он был припаркован неподалеку от станционной платформы. Ключи, видимо, уже были отправлены почтой к адвокату Марион, который должен был предъявить Теду список требований его супруги.

Значит, она, может, и не поехала в Нью-Йорк. Эдди лишь немного удивился, поняв это. И если Марион оставила свою машину у вокзала в Нью-Лондоне, это не обязательно означало, что она вернулась в Новую Англию; возможно, она направилась дальше на север. (Может быть, в Монреаль. Эдди знал, что она владеет французским.)

«Но что у нее на уме? — спрашивал себя Эдди, как он будет спрашивать в течение следующих тридцати семи лет. — Что она делает? Куда направилась?»

В тот дождливый сентябрьский понедельник рано вечером Эдди О'Хара, почти не двигаясь, стоял у стойки бара в пивной Нью-Йоркского спортивного клуба. Ему исполнилось сорок восемь, и его прежде темно-каштановые волосы были изрядно сдобрены сединой, и — поскольку он пытался читать у стойки бара — густая прядь волос постоянно падала ему на лоб, закрывая один глаз. Он все время откидывал эту прядь назад, действуя своими длинными пальцами как расческой. Он никогда не носил с собой расчески, и волосы его всегда были пушистыми, словно только что вымытыми, растрепанными; больше ничего растрепанного в нем не было.

Эдди был высок и худощав. Сидел он или стоял, плечи его были как-то неестественно расправлены, его фигура неизменно сохраняла какую-то напряженную, почти военную прямизну. Он страдал от хронических болей в пояснице и только что проиграл подряд три гейма в сквош невысокому лысому человеку по имени Джимми. Эдди никак не мог запомнить фамилию Джимми, который был пенсионером (по слухам, ему было за семьдесят) и каждый вечер являлся в Нью-Йоркский спортивный клуб, где поджидал случайных соперников помоложе, чьи партнеры подвели их, не придя на игру.

Эдди, который пил диетическую колу (ничего другого он никогда не пил), уже и прежде проигрывал Джимми; естественно, случалось, что и его партнеры не приходили на игру. У Эдди было несколько близких друзей в Нью-Йорке, но ни один из них не играл в сквош. Он стал членом этого клуба всего тремя годами ранее, в 1987-м, после выхода в свет его четвертого романа — «Шестьдесят раз». Несмотря на благожелательную (хотя и в меру) критику, тема романа не вызвала интереса у единственного прочитавшего его члена Комитета по приему новых членов. Другой член этого комитета признался Эдди, что членом клуба он был утвержден в конечном итоге благодаря своей фамилии, а не благодаря своим романам. (В Нью-Йоркском спортивном клубе испокон веков были О'Хара, хотя ни один из них и не состоял в родстве с Эдди.)

И тем не менее, хотя Эдди и осуждал выборочное, сквозь зубы, дружелюбие клуба, ему нравилось быть членом. Здесь можно было недорого остановиться, что он и делал каждый раз, приезжая в Нью-Йорк. В течение почти десяти лет, после выхода в свет третьего его романа «Прощание с Лонг-Айлендом», Эдди довольно часто приезжал в город, хотя нередко всего на одну-две ночи. В 81-м он купил свой первый и единственный дом в Бриджгемптоне, всего в пяти минутах езды от дома Теда Коула в Сагапонаке. За девять лет проживания в округе Саффолк Эдди ни разу не проехал мимо дома Теда на Парсонадж-лейн.